Сергей Юрасов: Василий Теркин после войны

Только парень взял трехрядку,
Сразу видно гармонист.
Для началу, для порядку
Кинул пальцы сверху вниз.

И к мехам припав щекою,
Строг и важен, хоть не брит,
И про вечер над рекою
Завернул, завел навзрыд…
Тёркин мой махнул рукою:

— Ладно, можешь, — говорит.
— Но одно тебя, брат, губит:
Рыжесть Тёркину нейдет.
— Рыжих девки больше любят,
Отвечает Тёркин тот.

Тёркин сам уже хохочет, —
Сердцем щедрым наделен, —
И не так уже хлопочет
За себя — что Тёркин он.

Чуть обидно, да приятно,
Что такой же рядом с ним.
Непонятно, да занятно
Всем ребятам остальным.

Молвит Тёркин:
— Сделай милость,
Будь ты Тёркин насовсем.
И пускай однофамилец
Буду я…
А тот:
— Зачем?

— Кто же Тёркин?
— Ну, и лихо!
Хохот, шум, неразбериха.
Вдруг какой-то бригадир
Встал и крикнул на задир:

— Что вы тут как-будто атом
Обнаружили какой!
По приказу всем бригадам
Будет придан Тёркин свой.

Слышно всем? Порядок ясен?
И чтоб тихо у меня…
Дисциплинка…, но согласен
С бригадиром этим я.

И замечу мимоходом,
К разговору вставлю я:
Всем колхозам и заводам
Дать по Тёркину в друзья.

Рано утром вдоль по стежке,
Соблюдая свой черед,
Котелки забрав и ложки,
К кухне шел за взводом взвод.

Суп да каша, чай до пота,
Не ропщи, солдат, на жизнь,
Что с того, что есть охота,
Ничего, на то пехота,
— Становись!

Хорошо в полку, где повар
Парень тот, как говорят,
Когда повара такого
Уважает брат-солдат.

Хорошо, когда добавком
На двоих и на троих
Угощает, как подарком,
Парней верных и своих.

Чтобы числился недаром
По профессии своей,
Чтоб еда была с наваром,
Да была бы с пылу, с жару
Подобрей и горячей.

— Слышь, подкинь еще одну,
Ложечку, другую,
Говорят, опять войну
Сталин гнет втихую.

Подкрепи, пока есть срок…
Покосился повар:
— Ничего себе едок,
Ваш сержант-то новый!

Ложку лишнюю кладет,
Молвит не сердито:
— Вам бы, знаете, во флот
С вашим аппетитом.
Тот:

— Спасибо. Я как раз
Не бывал во флоте,
Мне бы лучше вроде вас,
Поваром в пехоте.

Мне б готовить кашу так,
Заправляя жирно,
Чтоб в котле стоял черпак
По команде «смирно».

И, усевшись под стеной,
Кашу ест, сутулясь.
«Свой?» — бойцы между собой,
«Свой!» — переглянулись.

Подзаправился, встает,
Поправляет ремень,
На часы глядит, на взвод,
Проверяя время.

Гимнастерочка, штаны,
И почти что новые,
С точки зренья старшины,
Сапоги керзовые.

И ребятам остальным,
Что еще возились,
Захотелось вместе с ним —
Все заторопились.

Не затем, что он стоял
Выше в смысле чина,
А затем, что жизни дал
За едой мужчина.

Любит русский человек
Праздник силы всякий,
Потому и хлеще всех
Он в еде и драке.

Взвод на двор выводит он,
Все бойцы в восторге:
Шепчут сзади:
— Ну, силен!
— Всё равно, что Тёркин!

— Это кто там про меня?
Подавясь махоркой,
Взвод присел:
— Как про тебя?
— Я — Василий Тёркин.

Окружил сержанта взвод —
Не бойцы, а рыбы,
Смотрит стриженый народ:
Кто к ним ночью прибыл.

— Тёркин — лично?
— Я и есть.
Люди оробели.
— Как же Тёркин и вдруг здесь?
— Тёркин — в самом деле?

Но признала вдруг братва,
Угадала с виду:
— Точно!
— Тёркин!
— Вот лафа!
— Он не даст в обиду…

Тут команду подает
Им сержант: — Отставить!
— Становись!
Но видит взвод:
Парня радость давит.

Хорошо, друзья, приятно,
Сделав дело, поутру
В батальон идти обратно
Из столовой по двору.

По двору шагать казармы,
Думать — мало ли о чём,
Взвод свой чувствовать по-парный,
Между прочим, за плечом.

Доложить потом по форме
Командиру не спеша,
Хоть солдата плохо кормят,
Зато бравая душа.

Кормят плохо-маловато,
То, что каша — не беда,
Хороши зато ребята,
Уважают, как всегда.