Автор неизвестен - Европейская поэзия XVII века

Возьми на память мой портрет; а твой —
В груди, как сердце, навсегда со мной.
Здесь только тень моя, изображенье,
Но я умру — и тень сольется с тенью.
Когда вернусь, от солнца черным став
И веслами ладони ободрав,
Заволосатев грудью и щеками,
Обветренный, обвеянный штормами,
Мешок костей, — скуластый и худой,
Весь в пятнах копоти пороховой,
И упрекнут тебя, что ты любила
Бродягу грубого (ведь это было!),
Мой прежний облик воскресит портрет,
И ты поймешь, в сравненье есть ли вред
Тому, кто сердцем не переменился
И обожать тебя не разучился.
Пока он был за красоту любим,
Любовь питалась молоком грудным;
Но, возмужав, теперь ей больше кстати
Питаться тем, что грубо для дитяти.

Весны и лета чище и блаженней
Представший предо мною лик осенний.
Как юность силою берет любовь,
Так зрелость — словом: ей не прекословь!
И от стыда любви нашлось спасенье —
Безумство превратилось в преклоненье.
Весной скончался ль век ее златой?
Нет, злато вечно блещет новизной.
Тогда стремилось пламя сквозь ресницы,
Теперь из глаз умеренность лучится.
Кто жаждет зноя — не в своем уме;
Он в лихорадке молит о чуме.
Смотри и знай: морщина не могила,
Зане Любовь морщину прочертила
И избрала ее, отринув свет,
Своим жилищем, как анахорет;
И, появляясь, не могилу роет,
Но памятник властительнице строит
Иль мир в почете объезжает весь,
Хотя притин ее исконный здесь,
Где нет дневной жары, ночного хлада —
Одна в тиши вечерняя отрада.
Здесь речь ее несет тебе привет,
На пир пришел ты или на совет.
Вот лес Любви, а молодость — подлесок;
Так вкус вина в июне дик и резок;
Забыв о многих радостях, потом
Мы старым наслаждаемся вином.
Пленился Ксеркс лидийскою чинарой
Не оттого ль, что та казалась старой,
А если оказалась молодой,
То старческой гордилась наготой.
Мы ценим то, что нам с трудом досталось;
Мы полстолетья добываем старость —
Так как же не ценить ее — и с ней
Перед концом златой остаток дней!
Но не о зимних лицах речь — с них кожа
Свисает, с тощею мошною схожа;
В глазах граничит свет с ночной душой,
А рот глядит протертою дырой;
И каждый зуб — в отдельном погребенье,
Чтоб досадить душе при воскрешенье.
Не причисляй сих мертвецов к живым:
Не старость ибо, дряхлость имя им,
Я крайности не славлю, но на деле
Всё предпочту гробницу колыбели.
Пусть, не гонясь за юностью, сама
Любовь неспешно спустится с холма
В густую тень, и я, одевшись тьмой,
Исчезну с теми, кто ушел домой.

Восток лучами яркими зажжен,
Прерви, Невеста, свой тревожный сон —
Уж радостное утро наступило —
И ложе одиночества оставь,
Встречай не сон, а явь!
Постель тоску наводит, как могила.
Сбрось простыню: ты дышишь горячо,
И жилка нежная на шее бьется;
Но скоро это свежее плечо
Другого, жаркого плеча коснется;
Сегодня в совершенство облекись
И женщиной отныне нарекись!

О дщери Лондона, о ангелки!
О наши золотые рудники,
Сокровища для женихов счастливых!
В день свадьбы вы, блюдя обычай свой,
Приводите с собой
Тьму ангелов, подружек хлопотливых.
Но да свершится в точности обряд!
Да обретет единственное место
Цветок и брошка; пусть ее наряд
Достоин будет Флоры — чтоб Невеста
Сегодня в совершенство облеклась
И женщиной отныне нареклась!

А вы, повесы, гордые юнцы,
И знать разряженная, их отцы —
Бочонки, что чужим умом набиты;
Селяне — темные, как их телки;
Студенты-бедняки,
От книг своих почти гермафродиты,—
Глядите зорче все! Вот входит в Храм
Жених; а вон и дева, очевидно,—
Ступающая кротко по цветам;
Ах, не красней, как будто это стыдно!
Сегодня в совершенство облекись
И женщиной отныне нарекись!

Двустворчатые двери раствори,
О Храм прекрасный, чтобы там, внутри,
Мистически соединились оба;
И чтобы долго-долго вновь ждала
Их гробы и тела
Твоя всегда несытая утроба.
Свершилось! сочетал святой их крест,
Прошедшее утратило значенье,
Поскольку лучшая из всех невест,
Достойная похвал и восхищенья,
Сегодня в совершенство облеклась
И женщиной отныне нареклась!

Ах, как прелестны зимние деньки!
Чем именно? А тем, что коротки
И быстро ночь приводят.
Жди веселий
Иных, чем танцы, — и иных отрад,
Чем бойкий перегляд,
Иных забав любовных, чем доселе.
Вот смерклося, и первая звезда
Явилась бледной точкою в зените;
Коням полудня по своей орбите
И полпути не проскакать, когда
Уже ты в совершенство облечешься
И женщиной отныне наречешься.