Андре Шенье: Ямбы

Но вот они живут, а наша скорбь, владыка,
К тебе в мольбах не прорвалась.
И лишь поэт, о Бог, могучий в ратной силе,
Пленен, предсмертно одинок,
Приладив на стихи пылающие крылья
Громов, что ты метнуть не смог,
Откликнулся на зов достоинства и чести,
Вверяя судьям сатаны
Лжесудей, чьи суды — резня на лобном месте,
Вина — в отсутствии вины.
Дай мне, владыка, жизнь! Тогда-то эта свора
Закрутится от стрел моих!
И не укрыться им в безвестности позора:
Я вижу, я лечу, я их уже настиг.

· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·
На двадцати судах с едва прикрытым днищем —
Чтоб выбить посреди реки —
Тех пленников везли в цепях, в последнем сраме…
И всех Луара приняла:
Проконсулу Карье, под винными парами,
По нраву скорые дела.
Вот этих слизняков, приказчиков разбоя —
Фукье, Дюма, как на подбор, —
Где, что палач и вор, равны между собою
Судья, присяжный, прокурор, —
У, как я их хлестал, багровых от разгула,
Когда, вином воспалены
И похотью томясь, они сидят оснуло,
Лоснятся, хвастают, пьяны,
Сегодняшней резней и завтрашним разором,
Перечисленьем подлых дел,
И радуются им, и песни тянут хором!
А для утехи потных тел —
Лишь руку протянул, лишь губы захотели —
Красотки вмиг разгонят хмель:
Поверженных забыв, они из их постели
К убийцам прыгают в постель.
Продажный этот пол слепит приманка славы.
Он — победителю вприклад.
Все, кто б ни победил, у женщин вечно правы:
На шее палачей висят,
В ответ на поцелуй губами ищут губы.
Сегодня наглая рука
Уже не встретит здесь ей недоступных юбок,
Стальной булавки у соска.
Раскаяние — ад, где ищут искупленья.
Но тут не каются, а пьют.
Ночами крепко спят, не зная сожаленья,
И снова кровь наутро льют.
Неужто же воспеть кому-нибудь под силу
То, чем бахвалится бандит?
Они смердят, скоты: копье, что их пронзило,
Само, тлетворное, смердит.

Когда войдет баран в пещерный сумрак бойни
И поглотит его проем —
Отара, пастухи, последний пес конвойный
Уже не думают о нем.
Мальчишки, что за ним, гоняясь, ликовали,
Красоток разноцветный рой —
Они его вчера умильно целовали,
Украсив пестрой мишурой, —
Не вспомнят про него, когда мягка котлета.
Что в бездне помощи искать?
Мне ясен мой удел. Не надо ждать ответа.
Пора к забвенью привыкать.
Как тысячу других, отрезанных от мира,
Назавтра, стадо поделя,
Разделают меня и выкинут для пира
Клыкам народа-короля.
А что могли друзья? Рукой родной и близкой,
Мой истомленный дух леча,
В решетку передать случайную записку
Да золотой для палача…
Живущий должен жить. Не мучайтесь виною.
Живите счастливы, друзья.
Вам вовсе ни к чему спешить вослед за мною.
В другие времена и я
Отвел бы, верно, взгляд от страждущих в неволе,
Не замечая скорбных глаз.
Сегодня мой черед кричать от этой боли,
Да будет жизнь светла для вас.

· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·
Живем и мы. А что ж. Наверно, так и надо.
Едим и спим в последний час.
Покуда смерть-пастух выгуливает стадо,
Пока топор не выбрал нас,
Тут сплетничают, пьют, мужьям очки втирают,
Ревнуют, пакости творят,
За картами сидят и юбки задирают,
Кропают вирши и острят.
Вон кто-то шар надул: он прыгает, летучий,
Набитый ветром, без помех,
Как речи семисот пошлейших недоучек —
Меж них Барер ученей всех,
А рядом мельтешат, острят и колобродят
Политиканы, болтуны.
Но заскрипела дверь — и на порог выходит,
Среди внезапной тишины,
Казенный поставщик кормов для тигров-судей…
Чье нынче выпало число?
Кто ляжет под топор? И леденеют груди…
И облегченно: пронесло!
Бесчувственный глупец, тебе — назавтра срок!
· · · · · · · · · · · · · · · · · ·

Погас последний луч, пора заснуть зефиру.
Прекрасный день вот-вот умрет.
Присев на эшафот, настраиваю лиру.
Наверно, скоро мой черед.
Едва успеет час эмалью циферблата
С привычным звоном пропорхнуть,
За шестьдесят шагов, которым нет возврата,
Проделав свой недолгий путь,
Как непробудный сон смежит мои ресницы,
И прежде чем вот этот стих
В законченной строфе с другим соединится,
Наступит мой последний миг:
Войдет вербовщик душ, посланец смерти скорой.
Под гоготанье солдатни
Он выкликнет меня в потемках коридора,
Где я отмериваю дни,
Оттачивая строк карающие пики —
Коплю бессильные слова, —
И рифма на губах затихнет в полувскрике,
Запястья стиснет бечева.
Через толпу друзей по тесноте прохода
Проволокут меня силком.
Я был одним из них до страшного прихода,
Но я им больше не знаком.
Что ж, я пожил свое. Свобода побуждений,
Мужская честь и прямота,
Святые образцы ушедших поколений,
Блаженства робкая мечта,
Фемиды грозный лик над кровью преступленья,
Высокой жалости урок,
Деянья старины, не знающие тленья,
Горячность дружественных строк —
Их в мире больше нет! На что мне жить на свете,
Где верховодят ложь и страх?
О трусы, только мы одни за все в ответе!
Прощай, земля! Прими мой прах.
Довольно мешкать, смерть! Утишь мои мученья.
Ты впрямь, душа, погребена
Под грузом бед? Но жить — такое наслажденье!
И жизнь моя еще нужна.
Кто честен — тот, судьбой гоним несправедливо,
Уже готовый в землю лечь,
Не опускает глаз, и так же горделива
Его бестрепетная речь.
Но если не дано изменчивой судьбою
Мечом потешиться в бою —
Чернила под рукой, а боль всегда со мною.
Из них оружие скую!
И если, Правота, ни помышленьем тайным,
Ни просто словом невпопад,
Ни жестом, ни хотя б сомнением случайным
Перед тобой не виноват,
И если жжет тебя больнее всякой боли
Тысячеустая хвала
Деяньям подлецов, ревнителей неволи, —
Спаси меня! В разгуле зла
Я мститель твой, я длань, разящая громами!
Уйти, не отстреляв колчан,
Не растоптав в грязи, в стыду, в позоре, в сраме
Мерзавцев, сеющих обман, —
Кладбищенских червей, дорвавшихся до тела
Несчастной Франции? Сюда,
Мое перо, мой крик, мой гнев — пора, за дело!
Когда б не вы — что я тогда?
Вы жаркая смола, питающая пламя,
Хоть факел выгорел до дна.
Я в муках, но живу, я неразлучен с вами.
Надежды мощная волна
Меня несет. Без вас и жизнь — одна отрава:
Тоски ощеренная пасть,
Соратники в ярме, палаческая слава
Лжеца, палаческая власть,
Достойных нищета, изгнанников могилы,
Закона пакостная ложь…
И в этом жить?! Ну нет! Всегда достанет силы
Всадить в себя кинжал! Так что ж?
Неужто никого — почтить хотя бы словом
Полегших жертвами резни
И осушить глаза их сыновьям и вдовам,
Чтоб окровавленные дни
Пугали палачей упорством возвращенья,
Как неизбытая вина,
Чтоб их нашла в аду трехвостка отомщенья,
Уже для них припасена?
Чтоб плюнуть им в лицо, мученье их смакуя?..
Смерть, не стучись! Я отопру.
Страдай, гневись, душа, отмщения взыскуя!
Плачь, Доблесть, если я умру.