Мария Вега - Ночной корабль - Стихотворения и письма

Я не люблю июля и боюсь.
Тот страшный день июлем был помечен,
И для меня навеки искалечен
Весь этот месяц… В нем такая грусть,
Такая тяжесть… Нестерпимо жаркий
Пылал июль, сгорев до желтизны.
Томились звери, от жары больны,
Павлины не кричали в зоопарке,
Но в стороне от страждущих зверей,
За голубыми стеклами дверей,
Ютился островок сырой прохлады, –
Нетронутый жарой питомник змей,
Где в полутьме блаженствовали гады.
Втекая в человеческий прибой,
Вползавший на бетонные ступени,
Вошла и я, с воскресною толпой,
Искавшей развлечения и тени.
Вошла и я… Но ад, представший мне,
Неведом Данту и рассказан не был:
Сияющий квадрат пробит в стене,
В квадрате – вся лазурь морей и неба.
Смертельно голубая, – нет такой
Лазури в мире, – эта, перед нами,
Беззвучной за стеклом лилась рекой
И легкими вскипала пузырьками.
Не белый герб на фоне голубом,
Расплющенный в застенке застекленном,
Живое существо, с покатым лбом,
Там шевелилось, в колыханье сонном.
Чудовищный пузырь, или нарыв,
Огромное всплывало кверху тело,
И, плавники как веера раскрыв,
Теченью отдавалось одурело,
И вместе с ним обратно вниз текло,
Неслышно ударяясь о стекло.
Лучом прожектор бил в него свирепо,
И врассыпную пузырьки неслись,
И в тесной глуби водяного склепа
От света было некуда спастись.
Но весело подсчитывая взмахи
Не ног, не лап, – резиновых плетей,
К застенку океанской черепахи,
Смеясь, тянули матери детей…
Забуду ли бессмысленную пляску
В пространстве ослепительно пустом
И маленькую гипсовую маску
С растянутым, окаменелым ртом
И белый щит… Как бился о стекло он!
Не гад морской, осмеянный толпой,
А очень старый, полупьяный клоун,
Сойдя с ума в пустыне голубой,
Смотрел вперед раскосо и незряче
(Затравленный так смотрит человек),
То расширяя мертвый взгляд, то пряча
В пергаментные створки белых век…

Опять июль плывет из сонной дали,
Померкли краски, им опалены,
Живет одна лазурь! Глаза устали
От нелюбимой мной голубизны.
Сквозь весь июль несу печаль с собою
И от лазури радости не жду:
Отравлен тот, кто видел голубое
Не только в небесах, но и в аду.

В небе дальнем, в небе синем
Белый, белый снегопад…
Крылья сблизим, крылья сдвинем,
Не оглянемся назад.
Ангел к ангелу… Осанна…
Белый, белый, белый снег…
Это рай?..
И вдруг, нежданно,
В темноте сомкнутых век
Полыхнуло смутным жаром:
Там, за тридевять земель,
Балаган был очень старым,
И кружилась карусель…
Ангел к ангелу… Осанной
Дышит воздух осиянный
От заката до восхода…

А шатер был полосатый,
С ярко-розовой заплатой,
С желтым клоуном у входа…

В этой стране не летают дрозды,
Ходят пешком по траве и по льду.
Кто-то привесил к их лапкам пуды, —
Не полететь пешеходу-дрозду.

Он и не хочет. Но если лежит
Где-то червяк дождевой, еле жив,
Дрозд подкатиться к нему поспешит,
Лопасти крыльев смешно распушив.

Бросишь ли сверху накрошенный хлеб,
Сколько веселых слетается птах!
Самый последний, тяжел и нелеп,
Дрозд остается всегда в дураках.

Странная птица… Зачем?.. Почему?..
Хочется громко в окно закричать,
Чтобы помочь встрепенуться ему:
«Поупражнялся бы! Надо начать,

Надо понять, что не мотоциклет,
А вольнокрылая птица, как все.
Небо открыто, и радости нет
Вечно бродить по колено в росе».

Но оказалось, не слишком-то прост
Мой, воробьями осмеянный, дрозд.

Было еще не темно, но пора
Птицам по гнездам своим разойтись.
Долго весною светлы вечера,
И зеленеет пустынная высь.

Тут и случилось.
Смеркалось, когда
Я разглядела, что там, в вышине,
Дрозд прицепился, как к елке звезда,
К мачтовой, самой высокой сосне.

Выше нельзя…
Очень многих чудес
Не объяснить никогда, никому.
Тяжеловес на вершину залез,
К ночи доступную только ему.

Ждал ли он выхода первой звезды?
Кто его знает… Но тихо, потом
Стали слетаться другие дрозды
И неподвижно расселись кругом.

В эти часы нет пустой трескотни,
Птичьего гомона, писка вразброд.
Нет воробьев! Надоели они
В быстром мелькании взад и вперед.

В эти часы для дроздов-чудаков
Небо открыто, и дали ясны.