Вера Павлова - Стихотворения

А ты уверена? Видишь ли, муза,
писать, а тем паче печатать вирши
еще стыдней, чем выбрасывать мусор
в контейнер, в котором роется нищий.
Ну чем ему у нас поживиться?
Осколки, обрывки, очистки, огрызки,
в коробке — кусок недоеденной пиццы,
в бутылке — глоток недопитого виски.

Дудочка и подростковая прыть.
Уголь и жало.
Муза, о чем мне с тобой говорить?
Ты не рожала.

Обсуждать листаемое
полуполномочья.
П. — езда в незнаемое
электричкой, ночью,
со стекла стирающая
тени рощ и кровель,
сонный взгляд читающего,
пишущего профиль.

Работать над текстами? — Нет, смывать
с них околоплодные кровь и слизь,
поплакать, в чистое запеленать —
и с глаз долой, чтоб над ними тряслись
кормилицы, мамки и няньки — те,
кто им заменит гулящую мать,
кто будет над гулящей в темноте
беспомощной книгой ночей не спать.

В долг, но без возврата
и без разрешенья
мною были взяты
на вооруженье
ритмы — у считалок,
рифмы — у дразнилок,
точность — у гадалок,
бойкость — у копилок.

Каждое хорошее стихотворение
содержит в равных долях
диктант, изложение, сочинение
и пометки красным на полях.
Сторукая, многоочитая,
грамматика, приемная мать,
скажи — искусство перечитывать
сродни искусству воскресать?

Ты филолог, я логофил.
Мне страшна твоя потебня.
Можешь по составу чернил
воскресить из мертвых меня?
Для чего в тетради простой
прописи выводит рука,
если из любой запятой
не выводится ДНК?

Приватная помойка у забора,
общественная свалка у реки…
Когда б вы знали, из какого сора
растут у нас в деревне сорняки!

Закорючки молний над заливом —
так звезда автографы дает,
так поэт сравнением красивым
убивает впечатленье влет.

Одной любовью жива,
другие напрочь забыв,
одни и те же слова
пою на разный мотив —
то баховский, то блатной.
Ложатся один в один,
как Хасбулат удалой
на американский гимн.

Любишь книги и женщин,
и книги больше, чем женщин.
А я — женщина-книга,
и женщина больше, чем книга.
Повсюду твои закладки,
твои на полях пометки.
Раскрой меня посередке,
перечти любимое место.

Счастье — сытость души.
Любованием сыт,
тсс, стишок, не дыши —
мой единственный спит.

Последователи? Потомки?
Заградотряд:
в упор расстреляют,
когда поверну назад.

а этот стишок
записывать не буду
оставлю себе

Жилплощадь — площадь жил,
покровов, мышц, костей.
Гостиниц старожил
уже не ждет гостей.
Куда он не спешит?
Откуда он идет?
Скитальцу всюду скит.
Бродяге всюду брод.

Роман журавля и синицы —
предмет обсужденья ворон.
Нью-Йорк никогда не снится,
поскольку он сам — сон,
приснившийся Семирамиде.
Синица, душа моя,
что можно во сне увидеть
в объятиях журавля? —
Море.

Поэт и чернь? Поэт и Черни,
“Искусство беглости”. Куда
бежать от любопытной черни,
от неизбежного стыда,
что недоучены этюды,
что парок бабьи пересуды
переорут высокий суд,
суть приговора переврут?
Я лягу в Новом Ветрограде
на дно небес, на берег вод,
и белый голубя помет
пометит две строки в тетради:
какая скука, Боже мой,
писать онегинской строфой!

Тоска по родине? По родненьким,
по рыбакам и огородникам,
юродивым и греховодникам,
отличникам и второгодникам,
по неугодным и угодникам,
по замордованным и модникам…
По родине? — Тоска по родненьким,
голодной памяти колодникам.

Мешаешь читать — не тикай,
история! Ни кровинки
в лице, освещённом книгой,
как факелом керосинки.
Далёкая канонада,
подробные письма с фронта,
которые на день — на два
обогнала похоронка.

Молитвами истеки.
Поэта похорони.
Остались одни стихи.
Стихи остались одни.
Сидят по лавкам, галдят.
Девятый день напролёт
ватага бойких цитат
тычется в мёртвый живот.