Владимир Григорьев: Стихи

Где-то удаленные страницы,
пыль.
Где-то так волнующие лица,
с ними невозможно объясниться,
«сказку превращающие в быль».
Я с тобой — неловко ткнувшись боком,
ощущу чарующую — глажу.
Плот мой, связанный непрочными веревками,
на котором можно быть-то
только с Вовками,
по лицу стекающая сажа,
та, что ты ладонями размажешь
и потом отмоешь — это быт.
Я ведь только этого и жду.
Сигареты поминутно жгу.
Размышляю, что же ты мне скажешь.
Но не буду — верю — позабыт.
Потому что
непонятное мое
никакими
непонятными
словами
не расскажешь.
Впрочем, не рассказчик из меня.

Когда твоя нога ступает на платформу,
Меня немного начинает бить —
не дрожь,
а что-то на нее пожеее.
Я начинаю терять форму.
Она и остается там лежать,
там на асфальте, бог с ней.
Пусть и будет божее.
Ты — это ты,
созвучье красоты и радости моей.
Ей-ей. Скорей бы только,
я уже устал, проснулся, встал,
прошлялся по квартире,
нет никого, кто в этом злобнои мире
мне заменил тебя.

Если мне немного нехорошо — я стараюсь,
я беру веник и прибираюсь,
им же гоняя кота.
Я тянусь — но не получается
(я действительно ведь пытаюсь)
дотянуться до твоего рта.
Он мне скажет, все что я вижу,
что хочу увидеть,
в концов конце.
Почему-то не дальше, а ближе,
это «видеть, и это слышать»
отражается на лице.

Я не знаю. Руль отпускаю.
Пусть кружит
по шоссе авто.
Мне бы только была такая —
снять с крючка, вешалки — ну, не знаю…
И надеть на нее пальто.

Мела ушами асфальт —
Это факт.
Была собакой норной,
Проворной и задорной…
И слов-то нет, да и откуда взяться.
Отбегала свое.
Но почему-то мне не спится.
Я вижу разные ее лица,
И профиль и анфас,
Мы были с ней на 'ты'.
Мне плохо от сознанья,
Что этой таксы больше нет.
Как будто выключили свет,
И я не жду от мирозданья
Столь ожидаемых мной лет.
А есть они? Боюсь, что нет.
Но —
Я хочу сказать хозяйке,
Не «матка млеко, матка яйки»
Нам жить и жить,
Любить и верить,
Конечно, много не проверить,
Да нужно ли,
Когда мы долетели до Земли,
И будем жить на проклятой планете,
И ты и я и дети, дети, дети.

До солнечной звезды
еще всего полгода —
полгода стылых дней,
измученных ночей,
струй ледяной воды,
ненужной непогоды,
притушенных огней,
поломанных лучей.
Стоявший до конца
парк хмурится сердито,
застенчивый покой
дождем идет с небес,
смешные деревца,
больные гепатитом,
прощаются с листвой,
не возвращаясь в лес.
Он справится без них,
и голыми стволами
замрет под волчий вой
и уханье совы.
Надолго ветер стих.
Припухшими губами
шевелится прибой
рожающей Невы.
И там, на берегу
печального залива,
где пляшет на песке
невидимая тень,
застынут на бегу
и спрячутся игриво
гадалки по руке,
и завершится день.
И нет на мне лица:
наполненный тобою,
тот день приснится мне,
а после — нам двоим —
смешные деревца
оранжевой гурьбою
станцуют на волне,
и поплывем мы к ним.
И, руки опустив
в заманчивую мякоть,
прочертим нам маршрут
на зеркале воды:
я буду песни петь,
а ты не будешь плакать
те тысячи минут
до солнечной звезды.