Виталий Каплан - Стихотворения

1988 март

Их три брата. Все родом из Жмеринки.

Первый брат проживает в Америке,

Брат второй обитает в Саратове

И торгует рассадой салатовой.

Первый брат в "Ирангейте" замешанный,

Брат второй – на рыбалке помешанный.

Третий брат – в сорок пятом повешенный.

Но о нем оба брата молчат,

По головкам гладя внучат.

1988 март

Она мечтала о любви,

Живя на пятом этаже.

Штудировала то Леви,

То Пиаже.

Она моталась по друзьям

В зеленом стареньком пальто.

В ней был изъян, но в чем изъян -

Не знал никто.

Она скрывала как могла

Учет в районном ПНД.

В ячейке карточка была

На букву "Д".

Одна, под дождиком, в лесу

Бродила, заперта в себе,

Творила беспощадный суд,

Куря "Казбек".

В июле, пятого числа,

Она шагнула из окна,

В запретный край, где только мгла

И тишина.

Гроб в крематорий увезли

И стоя выпили вино.

А у подруги был на три

Билет в кино.

1988 май

Кто они? Где их очаг?

Где голубое их небо?

Кто из них в небе том не был?

Кто в пустоте не кричал

Так, чтобы громко, взахлеб,

Ветры чтоб в горле гуляли?

…Лесом брели и полями,

Песни слагали за хлеб…

Кто они? Как их зовут,

Белых и легких как тени?

В зарослях лунных растений

Плачут они и живут.

Ветер подует с воды -

И полетят над полями,

Точно холодное пламя,

Белые клочья беды.

В темень летят и кричат,

Плачут о небе и доле.

Белые клочья над полем,

Кто они? Где их очаг?

1988 август

Я ходил по дорогам в рыжей пыли,

Я бродил в еловых лесах,

На моей спине до сих пор болит

След от гулкого колеса.

На моих запястьях еще горят

Кандалов подвальных следы…

Но я шел через горы, леса, моря.

Ломоть хлеба, глоток воды -

Вот и все, что мне надо. Я песни пел,

Щедро сыпал кругом слова,

И слова ложились в пыли у сел,

Их вода скрывала, трава…

Но пока я глотку на песни драл,

Кто-то в сером за мною шел

И слова мои, найдя, подбирал

И с усмешкою клал в мешок.

И пошел продавать он мои слова,

По червонцу за строчку взял,

Потому что мои слова продавать

По дешевке – никак нельзя.

На базаре под солнцем гудел народ,

Этот, в сером, сгребал навар.

Я ж стоял и кривил от обиды рот:

Ведь слова мои не товар!

– Я не дам! Да как смеешь ты вообще

По такой безбожной цене?

…Вот поэтому некто в сером плаще

Чиркнул бритвой по горлу мне.

Я лежу в овраге, в чужом лесу,

И давно зарос я травой,

А слова мои люди в себе несут,

Да вот мне-то что от того?

Я хотел бы в сумерки услыхать

Треск еловых, синих костров,

И чтоб много звенящих, бесплатных слов.

Я б сказал: "Судьба неплоха!"

1988 август

И лежит на его губах голубая пыль.

Отзвенела его судьба, подарила боль.

Кто с улыбкой его назвал "человек толпы",

Тот, конечно, еще не знал, что проигран бой.

А проигран был этот бой уже в первый миг.

Ни к чему тебе булава, если танк ползет.

Не помогут ни черт, ни Бог, если напрямик

Серый танк через поле в мокром снегу ползет.

И с тех пор, быть может, прошло сорок тысяч лет.

Все покрыла зыбким ковром голубая пыль.

И купил он свой черный хлеб и свой белый хлеб,

Став кусочком этой огромной, слепой толпы.

Дождь со снегом давно идет. Фонари зажгли.

Где она, голубая пыль? Под ногами серая грязь.

Но, хотя сорок тысяч лет бесцельно прошли,

Он не просто кусок толпы – не болтайте зря.

1988 ноябрь

Поэзию два санитара взяли

И лихо распластали на столе,

Hа оцинкованном столе под лампой.

И этой лампы синеватый свет

Hа части резал звонкое пространство,

А мы гурьбой стояли у стола.

Паталогоанатом вынул скальпель

И нам, оторопевшим, подмигнул.

….Поэзия лежала равнодушно,

Смотрела на забитое окно,

Замазанное, между прочим, мелом,

Чтоб кто-то невзначай не подглядел.

Анатом же, чему-то усмехнувшись,

Провел по бледной коже острием.

Hо крови не текло. Так что напрасно

Девчонки наши жмурили глаза.

….Потом он обнажил суставы, мышцы

И, снова усмехнувшись, показал,

Как эти мышцы крепятся к скелету,

Где вены, где артерии, где мозг.

Поэзия лежала равнодушно.

И вдруг она открыла левый глаз,

Hа лампы поглядела, на халаты,

Hа просвещенных знаниями нас.

Все это ей, конечно, не впервые.