Антология - Европейская поэзия XIX века

Ветер стих, светлы морские дали,
спит ветряк, и паруса опали.
По раздолью пастбищ мирно бродит стадо,
всё и вся отдохновенью радо.

Вальдшнепова зова ждет охотник,
песни на гумне поет работник,
крыльца чисты, и в саду порядок,
ладен куст сирени, влажна почва грядок.

Притулились детские игрушки
в цветнике на травяной подушке,
затаились стебли, мяч скрывая,
и рожок скрывает бочка дождевая.

Ставни глухи — встретить ночь готовы,
заперты задвижки и засовы,
мать семьи сама везде огонь потушит,
и ничто покоя не нарушит.

Ночь июньская тепла и дрёмна,
сад раскинул свой шатер огромный.
Еле слышно волны зашумели —
в мертвой зыби отзвук бурных дней недели.

Улегшись в укромном углу корабля,
курю «Пять синих братьев»
и не думаю ни о чем.

Море зеленое,
темное, абсентово-зеленое,
горькое, как хлористый магний,
солонее, чем хлористый натрий,
и целомудренное, как йодистый калий;
и забвенье, забвенье —
большие грехи и большие заботы
предает забвенью лишь море
и абсент.

Ты, зеленое абсентовое море,
ты, тихое абсентовое забытье,
оглушите чувства мои
и дайте мне мирно уснуть,
как спал я когда-то
над длинной статьей
в «Revue des deux Mondes».

Швеция разлеглась дымом,
дымком от мадуро-гаваны,
а солнце воссело сверху
полупотухшей сигарой,
но вкруг горизонта
встали алые всполохи,
будто бенгальские огни,
высветив контур беды.

Писатель так ее ласкал!
Издатель толк во всем искал.
Издатель к ней посватался.
Писатель мигом спрятался.

Писатель гол был как сокол —
и как он мог жениться?
Издатель рай земной обрел,
заполучив девицу.

Писатель дрался за кусок
и чуть с ума не спятил.
Издатель процветал как бог
и женушку брюхатил.

Были танцы в субботнюю ночь у дороги,
хохот, музыка, — в лад сами прыгали ноги.
Были крики: «Гей! Гоп! Веселей!»
Нильс Уттерман — музыкант бродячий
с гармошкой и с придурью в придачу —
наяривал «дудели-дей».

Там плясала красотка из Такена, Булла,
чьи карманы пусты, будто ветром продуло,
зубоскалка, смела, весела;
да вертлявая Марья, да шалая Керсти —
дикарка, — погладить не смей против шерсти!
Там из Финнбаки Бритта была.

Ну а Петер и Густен слывут пареньками,
что умеют вовсю загреметь каблуками
и девчонку подкинуть — вот так!
Были Флаксман — что с хутора, Никлас, Калль-Юхан,
был и рекрут Пистоль, — прибежал во весь дух он.
Был из Хёгвальда парень, батрак.

Будто пакля горела у каждого в теле,
так девиц они в рейландском танце вертели.
Как кузнечики, прыгали те!
По камням каблуками без устали топали,
косы, юбки взлетали, передники хлопали,
и визжала гармонь в темноте.

В самой гуще берез, и ольхи, и орешины,
где лесные тропинки ветвями завешены,
шорох слышался, смех, болтовня.
Игры, шалости были среди бурелома,
поцелуи в кустах, воркованье, истома:
— Вот я — здесь, если любишь меня!