Владимир Ноговицын - Корни сосны

Здесь бездомной собаки
Томительный слышен скулёж
(Ей укрытием стала
сегодня вот эта скамейка).
Как нервирует он
и, пожалуй,
немного похож
на ослабленный плач
пережившего ложь человека.
Впрочем, тот человек -
обладатель
дырявых калош, -
кинув наземь свою,
всё видавшую
шапку-ушанку,
сам не знает небось,
что теперь он
не кто-нибудь - БОМЖ,
ожидает даров
(подадут ли?)
в убор-самобранку.
Хорошо, что ещё
не бросают
довеском камней,
Хорошо, что не бьют
здесь ни наших, ни ваших.
Однако
всё пронзительней смотрят
на мимо спешащих людей
поразительно схожие
двое - старик и собака...

Суицид тепла
выбросившегося
на мороз
как с подножки
скоростного поезда

Корчи жёлтого шара
испускающего дух
и воздух

сохнущие жабры
морского животного
жертвоприношения отлива

визг собаки
сбитой машиной
пса с глазами
как у человека

больно
больно
ещё больнее

Замерзаю цветком герани
на холодеющем подоконнике.

Вместо сына медаль
Привезли незнакомые люди.
И читали слова
Канцелярско-казённого
текста.
Мать с отцом не могли
Отойти ото всей этой жути,
Мать с отцом не могли
Даже сдвинуться с места.
Бормотал офицер
О каком-то там воинском
долге,
О геройских делах,
О чеченском военном
конфликте.
И стояла Беда,
Замерев на домашнем
пороге,
И стояла Беда В своём страшном
пугающем виде.
Тыловой командир,
На ученьях лишь нюхавший
порох,
Тыловой командир,
Выпускник одного из училищ,
Говорил, что покой
Населения очень им дорог,
Провокации, мол,
В необъятной стране
участились...
Минул с гибели год,
В Лету год не ушёл -
провалился,
Что-то много ушло
В этом доме с сыновней
потерей.
И вещал капитан.
А в прихожей
Настырно скоблился
Чёрный уличный кот -
В на защёлку закрытые
двери...

Я живу не по правилам
данной игры,
называемой Жизнью.

Я живу не так,
как живут другие.

Я говорю не то,
что хотят слышать.

Я шагаю не строем -
не научился.

Я пишу не то,
что теперь читают.

Я люблю не ту,
кого надо любить...

Что вам от этого -
хуже?!

Будет голубь над этой землёю кружить,
Будет небо стонать от внезапных
дождей
и известий.
Умереть много проще бывает, чем
медленно жить,
С каждым днём угасая и с каждою
новою песней.
И не тридцать, а больше уже
набросали
монет.
И не двадцать, а больше нам лет -
не мальчишеский
возраст.
Как магнитная пыль осыпается
с сохнущих лент,
Так осыплются память и чей-то
надорванный
голос.
За окошком неведомость вдруг за собой
позовёт.
И когда порассеются мрака тревожные
сгустки,
То Россия по-женски, не слишком горюя,
всплакнёт,
А ещё перекрестит нас всех торопливо,
по-русски...

Мне затем пропоёт
Пароход старомодный, колёсный.
И мои наперёд
Он разбудит и зимы, и вёсны.

И исчезнет потом
На далёком, на повороте,
Словно птица крылом
Помахает прощально при взлёте.

Лишь у берега там
Зашипит многолетняя пена.
И, прижавшись к бонам,
Замурлыкают волны смиренно.

В чьей-то крайней избе
Будут лампы задуты и свечи.
В чьей-то - правда ль? - судьбе
Станет горше и чуточку легче.

Жёлтые листья
на чёрной земле -
жёлтые кляксы
на прописи чёрной.
Воспоминанья
о летнем тепле
следом мелькнули
от лодки моторной.
Жёлтые листья в
повалку лежат
вне понимания
грустной приметы...
Что же протяжно
берёзы скрипят?
Что же вздыхают
по белому свету?
Я не сегодня
под ветреный свист
в день нехороший,
тоскливый, последний -
брошенным буду,
похожим на лист,
ставший ненужным,
на холод осенний...

Жёлтые листья
на чёрной земле...