Владимир Маяковский - Том 5. Стихотворения 1923

Проезжие — прохожих реже.
Еще храпит Москва деляг.
Тверскую * жрет,
            Тверскую режет
сорокасильный «Каделяк» * .
Обмахнуло
     радиатор
         горизонта веером.
— Eins!
            zwei!
     drei! [1]—
         Мотора гром.
В небо дверью —
аэродром.
Брик * .
         Механик.
          Ньюбо́льд * .
                  Пилот.
Вещи.
          Всем по пять кило.
Влезли пятеро.
Земля попятилась.
Разбежались дорожки —
              ящеры.
Ходынка *
     накрылась скатертцей.
Красноармейцы,
              Ходынкой стоящие,
стоя ж —
     назад катятся.
Небо —
     не ты ль?..
         Звезды —
             не вы ль это?!
Мимо звезды́
        (нельзя без виз)!
Навылет небу,
         всему навылет,
пали́ —
     земной
         отлетающий низ!
Развернулось солнечное это.
И пошли
     часы
              необычайниться.
Города́,
     светящиеся
         в облачных просветах.
Птица
            догоняет,
         не догнала —
             тянется…
Ямы воздуха.
        С размаха ухаем.
Рядом молния.
          Сощурился Ньюбо́льд
Гром мотора.
        В ухе
         и над ухом.
Но не раздраженье.
         Не боль.
Сердце,
     чаще!
Мотору вторь.
Слились сладчайше
я
   и мотор:
«Крылья Икар
в скалы низверг * ,
чтоб воздух-река
тек в Кенигсберг * .
От чертежных дел
седел Леонардо * ,
чтоб я
     летел,
куда мне надо.
Калечился Уточкин * ,
чтоб близко-близко,
от солнца на чуточку,
парить над Двинском * .
Рекорд в рекорд
вбивал Горро́ * ,
чтобы я
     вот —
этой тучей-горой.
Коптел
     над «Гномом * »
Юнкерс * и Дукс * ,
чтоб спорил
     с громом
моторов стук».
Что же —
     для того
         конец крылам Ика́риным,
человечество
        затем
         трудом заводов никло, —
чтобы этакий
         Владимир Маяковский,
                барином,
Кенигсбергами
            распархивался
             на каникулы?!
Чтобы этакой
        бесхвостой
                 и бескрылой курице
меж подушками
            усесться куце?!
Чтоб кидать,
     и не выглядывая из гондолы,
кожуру
     колбасную —
         на города и долы?!.
Нет!
        Вылазьте из гондолы, плечи!
100 зрачков
     глазейте в каждый глаз!
Завтрашнее,
     послезавтрашнее человечество,
мой
     неодолимый
         стальнорукий класс, —
я
благодарю тебя
              за то,
             что ты
             в полетах
и меня,
     слабейшего,
         вковал своим звеном.
Возлагаю
     на тебя —
         земля труда и пота —
горизонта
     огненный венок.
Мы взлетели,
        но еще — не слишком.
Если надо
     к Марсам
         дуги выгнуть —
сделай милость,
              дай
         отдать
             мою жизнишку.
Хочешь,
     вниз
             с трех тысяч метров
                 прыгну?!

Ярмарка.
    Вовсю!
        Нелепица на нелепице.
Лейпциг гудит.
        Суетится Лейпциг.
Но площадь вокзальную грохот не за́лил.
Вокзалы стоят.
        Бастуют вокзалы.
Сегодня
    сказали хозяевам грузчики:
«Ну что ж,
    посидимте, сложивши ручки!»
Лишь изредка
            тишь
        будоражило эхо:
это
       грузчики
          бьют штрейкбрехеров.
Скрипят буржуи.
        Ходят около:
— Товарищи эти разденут до́гола! —
Но случай
    буржуям
        веселие кинул:
Советы
    в Лейпциг
        прислали пушнину.
Смеясь,
    тараканьими водят усами:
— Устроили стачечку —
            лопайте сами!
Забудете к бунтам клонить и клониться,
когда заваляются ваши куницы! —
Вовсю балаганит,
        гуляет Лейпциг.
И вдруг
    буржуям
        такие нелепицы
(от дива
    шея
        трубой водосточной):
выходит —
       живьем! —
                комитет стачечный.
Рукав завернули.
        Ринулись в дело.
И…
      чрево пакгауза
        вмиг опустело.
Гуляет ярмарка.
        Сыпет нелепицы.
Гуляет советским соболем Лейпциг.
Страшны ли
         рабочим
             при этакой спайке
буржуевы
    белые
        своры и стайки?!