Владимир Маяковский - Том 12. Статьи, заметки, стенограммы выступлений

Вот краткий перечень наименований и работ, которые были проделаны Лефом. Повторяю, представительство Леф — это ассоциация более двенадцати различных поэтических и словесных группировок.

Теперь я перейду к непосредственной работе. Этой работой мы делились с вами. Шесть номеров «Лефа» уже вышло, два лежат в типографии * , но многие из нас знают материал этих сборников. Нужно сказать, что на первых порах нашей работы у нас ощущались трения. Трудно было заставить Крученых написать стихи о Руре * . К тому же в первоначальный состав редакции вошли нежелательные для всей редакции элементы в лице т. Чужака. Но с его выходом из редакции можно сказать смело, что работа «Лефа» пошла блистательно, ни одного конфликта, ни одного недоразумения по вопросам у нас не было. А если они и обнаруживались, то товарищи подчинялись принятому большинством решению. Неоднократно нам указывали, что идеологическая линия по части поэтической в некоторых произведениях сильно страдала. Должен категорически заявить, что так могут говорить только профаны. Выдергивая из произведений фразы, можно, конечно, составить что угодно.

Здесь говорилось о работах т. Асеева, в частности о «Лирическом отступлении» * , и указывалось, что слова — «крашено рыжим, а не красным время» — относятся ко всему нашему времени. Это абсолютная белиберда. Там ведется разговор о быте не только в общем масштабе, но в специально семейном. У нас неоднократно указывалось, что в то время как по линии экономической и политической мы стоим на твердой почве, в области быта мы еще середка на половинку, чаще всего погрязли в самом старом мещанском быту. Вот это рыжее время только к этому и относилось, к этому мещанскому уклону вкоренившемуся в нашу жизнь.

Относительно организационной работы. За последнее время нам приходилось этой работой заниматься только урывками и в конце концов пришлось окончательно уйти от нее. Но возникают молодые группировки Лефа, например, с удовольствием констатирую возникновение одесской литературной части Лефа * , которая сможет заняться этой самой организационной работой и вести дальнейшую агитацию. Я думаю, что собрание я от имени группировок Лефа могу приветствовать, поскольку сегодня были выяснены все недоразумения и было решено, что никаких навязываемых друг другу тенденций принято не будет. Леф считает, что он стоит на правильной идеологической линии, и с этой линии он уступок не сделает.

Мне очень трудно говорить по этому общему докладу, с которым сегодня выступил т. Луначарский. Каждый из вопросов, затронутых Анатолием Васильевичем, требует не одного диспута, а, может быть, десятков томов, десятков драк — драк, конечно, теоретических, на этом поприще. Сейчас, говоря по этому докладу, можно было бы вспомнить 18–19 год, когда мы каждый вопрос решали обязательно во всероссийском, в мировом масштабе и старались обнять все вопросы в одном докладе. И уже тогда мне приходилось <���советовать> товарищам, чересчур скачущим по вопросам, обратить внимание, что некоторые вопросы, — хотя бы о грязи на Мясницкой вопрос, — нужно решать в общемясницком масштабе * .

Поэтому при всей заманчивой перспективе этот сегодняшний диспут имел впечатление страшного мерцания. Мне приходится сузить вопрос до рамок искусства. Здесь вот начинается то, что из вполне верных предпосылок у т. Анатолия Васильевича, на мой взгляд, начинается колоссальная неразбериха и полное умственное неправдоподобие выставляемых им положений.

Эта неразбериха, на мой взгляд, вытекает главным образом из путания по-старому даже не в трех соснах, а в двух соснах: в этих соснах формы и содержания. По т. Луначарскому получается так — точная его формулировка: трели приходится пускать, когда нечего сказать. Очевидно, Анатолий Васильевич предполагает, что если бы у Неждановой * вместе с оперным репертуаром были бы хорошие сведения по радиотелеграфии, то ей нечего было бы заниматься этим талантом. И в свою очередь, когда т. Стеклов * не обнаружит больше у себя запаса тем, он сразу перейдет на мягкое меццо-сопрано. Мы, товарищи, работники этого дела, смотрим так, что эти самые трели можно пускать только тогда, когда иного выхода, кроме высказывания именно вот этой трелью, вот именно этой самой краской, нет. Если бы я стал на точку зрения Анатолия Васильевича, что действительно дельных людей партия не может отпустить на дело искусства * , правда, дальше идет оговорка — но он должен хотя бы размерами своих произведений доказать, что он вправе вырвать себя из этой общественной работы, — до тех пор по вопросу об искусстве я совершенно не могу разговаривать и даже позорным для себя считаю вообще звание художника. Если это действительно такая вещь, которая только для развлечения дается и требуется только от тех работников, которые ничего другого дать не могут, так не лучше ли над этой белибердой — искусством — поставить крест. Нет, товарищи, с таким подходом можно подойти только к старенькому искусству, в котором нет никаких отзвуков, никакого соприкосновения с той гигантской борьбой, которую поднял рабочий класс, и не первый и не последний день должен это трубить, и знамена должны развеваться над атакующими толпами. Но, может быть, еще десятки лет будут идти для завоевания грядущей коммуны под знаменами Коммунистической партии, под знаменами Коминтерна. Здесь работникам-украшателям, работникам, строящим эти колонны хотя бы в дни празднеств, я требую отвода такого же места, какое отводится любому работнику в любой области строительства, в области хозяйственной, в области просвещения и т. д. Тов. Луначарский, переходя к вопросам о форме, относится к ней чрезвычайно легкомысленно. Каждый, говорит, пролетарский писатель или каждый деятель нового искусства старается сначала изобрести азбуку, найти форму, найти манеру; простите, товарищи, и манера придет сама. Возьмите скрипку, хорошую, добрую, старую буржуазную скрипку. Брали же мы в дни атак буржуазную винтовку и доказывали то, что хотели доказать.