Владимир Маяковский - Том 12. Статьи, заметки, стенограммы выступлений

«Такие вещи можно читать, только развалясь на диване».

Первые читатели Пушкина говорили:

«Читать этого Пушкина нельзя, скулы болят».

Завтрашняя всепонятность Пушкина будет венцом столетнего долбления и зубрежки.

Слова о сегодняшней всехной понятности Пушкина — это полемический прием, направленный против нас, это, к сожалению, комплимент, ненужный ни Пушкину, ни нам. Это бессмысленные слова какой-то своеобразной пушкинской молитвы.

«Если вы понятны, где ваши тиражи?»

Вопрос, повторяемый всеми, кто количеством проданных экземпляров измеряет близость и нужность книги рабочему и крестьянину.

Не распространились? О чем говорить! Равняйтесь на «Новый мир» и на Зощенку * .

Вопрос о распространении наших книг — это вопрос о покупательной способности тех групп, на которые книга рассчитана.

Наш чтец — это вузовская молодежь, это рабочая и крестьянская комсомолия, рабкор и начинающий писатель, по существу своей работы обязанный следить за многочисленными группировками нашей культуры.

Это наименее обеспеченный чтец.

Я получил недавно письмо от одного новочеркасского вузовца. Письмо со вложением, — конверт, сделанный из «Лефа» и полученный в придачу к соленым огурцам.

Вузовец писал:

«Я два года мечтал подписаться на «Леф» * — он нам по цене недоступен. Наконец получил даром».

Вот почему нас не радуют тиражи двухрублевых томов. Нам подозрителен их покупатель.

Временный выход — покупка библиотеками.

Но здесь нужно организованное продвижение книги соответствующими органами, понявшими нужность этой книги.

Но вопрос о нас — еще дискуссионный. Нас не пущают полонские-воронские * авторитетами двухрублевых тиражей.

«Но почему вас не читают в библиотеках?»

«Вас купят, если будет массовый спрос».

Так говорят библиотекари.

В Ленинграде * в клубе на Путиловском заводе я читал мое «Хорошо». После чтения — разговор.

Одна из библиотекарш радостно кричала из рядов, подкрепляя свою ненависть к нашей литературе:

— Ага, ага! А вас никто не читает, никто не спрашивает! Вот вам, вот вам!

Ей отвечал меланхолический басок из другого ряда:

— Покупала бы — читали бы.

Я спрашиваю библиотекаршу.

— А вы рекомендуете книгу читателю? Объясняете нужность ее прочтения, делаете первый толчок к читательской любви?

Библиотекарша отвечала с достоинством, но обидчиво:

— Нет, конечно. У меня свободно берут любую книгу.

Тот же бас опротестовывает учительшу:

— Врет она! Она Каверина * читать советует.

Я думаю, что нам не нужны такие библиотекари, которые являются хладнокровными регистраторами входящих и исходящих книг.

Ни один рабочий не разберется сейчас в шести-семи тысячах зарегистрированных федерацией писателях * .

Библиотекарь должен быть агитатором-пропагандистом коммунистической, революционной, нужной книги.

Библиотекаршу-агитатора я видел в Баку. Библиотекарша работала со второй ступенью. Учащиеся от чтения моих стихов резко отказывались. Библиотекарша сделала из разных стихов октябрьский литмонтаж и разучила его с чтецами чуть не насильно.

Вчитавшись, стали читать с удовольствием. После чтения стали отказываться от элементарных стихов.

«Чтение сложных вещей, — говорит библиотекарша, — не только доставило удовольствие, а повысило культурный уровень».

У нас хвастаются — литература расцвела садом.

Нужно, чтоб это дело не стало Садовой-Самотечной * .

Нужно ввести в наши русла вкус — вести его по Садовой без затеков в Собачьи переулки * . Меньше самотека.

Вкус приемщика (библиотекаря тоже) должен быть подчинен плану.

Ю. М. Стеклов * часто морщился на приносимые мной в «Известия» стихи:

— Что-то они мне не нравятся.

Думаю, что я отвечал правильно:

— Хорошо, что я пишу не для вас, а для рабочей молодежи, читающей «Известия».

Самый трудный стих, комментируемый двумя-тремя вводными фразами (что — к чему), становится интересен, понятен.

Мне часто приходится по роду своей разъездной чтецкой работы встречаться лицом к лицу с потребителем.

Картина платных публичных выступлений тоже показательна: пустые первые дорогие ряды — расхватанные входные стоячие и галерка.

Вспомним, что расхватывать билеты наших народных Гельцер, Собиновых * и других начинают с первых — душку виднее.

Если кто и займет на моем чтении перворядный билет, то именно он кричит:

— Вас не понимают рабочие и крестьяне!