Игорь Бойков - Дворовое Евангелие

Заворожён полнолунием бешеным,
Рай не построив в своем шалаше,
Мыкаюсь с камнем, на шее подвешенным,
С камнем на сердце и на душе.

Не задалось триумфальное шествие.
А почему? Жизнь не знает сама:
От недостаточного сумасшествия
Или от слишком большого ума.

Да, я готов к дню последнему, судному
Но, всё же каясь в греховной вине,
Богу напомню, что миру абсурдному
Я был всегда адекватен вполне.

Что маячишь с печальною рожею,
Шестикрылый ты мой Серафим?
Может, в жизни и много хорошего,
Только я уже неисправим.

Меня, вьючного, вечно поддатого,
Хлещет жизнь сыромятным кнутом,
Погоняет и лепит горбатого
По пути в исправительный дом.

По пути всё путаны – попутчицы,
Трутся путы на сбитых ногах.
Образ чистой Святой Троеручицы
Затерялся в валдайских снегах.

Нет спасения мне от создателя,
Так что, ангел, не будь ко мне строг.
Стёрты временем злым указатели
На моих перекрёстках дорог.

Заблудился я в дебрях сознания,
И бреду мимо сетей ловцов,
Мимо новой религии здания
В свой языческий Ирий отцов.

Я на свои гроши в глуши
Живу без гурий и без пери.
Как видно, мало нагрешил,
Коль Бог в меня пока не верит.

А Петр – ключник и теперь
В свой рай мне не откроет дверь,
По откровеньям Иоанна...
...А в ад пока ещё мне рано.

Мне приглашенье неспроста
Не шлют на тайные вечери.
Видать, душа не так чиста,
Коль сатана в меня не верит.

Мне не связать двух половин.
Последней дорогой потерей
Лишает женщина любви,
Лишь перестанет в меня верить.

Кружу по сумрачным лесам,
Подобно раненому зверю.
Что толку верить в чудеса,
Когда я сам в себя не верю?

Разобрана кровать
Под образами.
Благослови, Бог, встать.
Мы ляжем сами.

To be o not to be?
Один ход – в буби.
Благослови любить,
А мы разлюбим.

Над пропастью во ржи,
Под небом синим,
Благослови, Бог, жить.
Мы сами сгинем.

Чресла прикрыв истёртою рогожей,
От Иерусалима до Тотьмы
С толпой калек бродил я перехожих,
В смятенье пребывая в мире тьмы.

В закат, в рассветы, в ночь и день погожий
Любой слепец вам подтвердит, ей-ей,
В прекраснейшие лица, даже рожи,
Преображались в памяти моей.

В столицах и в любом селенье дальнем
За мои притчи, песни и псалмы,
Мне подносили столько подаянья,
Что не хватало ёмкости сумы.

Нет, обо мне б подумать, исцеляя,
Что я свихнусь, увидев на свету
В цветущем, в мою бытность зрячью, крае
Разруху, безысходность, нищету.

А впрочем, что клясть лекаря с леченьем
Сам напросился, старый идиот.
Есть сторона обратная прозренья —
Мне зрячему никто не подаёт.

Достойно жить чтобы, себя не унижая,
Не рыть арыки, не просить дождя,
Не гибнуть за рекорды урожая,
Довольно выбрать мудрого вождя.

Слова на камне в память чуда надо высечь
Что, если верить, можно без затей
Пятью хлебами накормить пять тысяч,
А это же без женщин и детей.

Освободиться до дуры потенциала.
Теперь отныне, не в смятенье чувств,
Дадим мы миру всех наук начала
Ремёсел, философий и искусств.

Агора греков, у славян далеких вече.
И мы назначим лучшего царём
Случись, ему кормить нас будет нечем,
Его мы к чёрту переизберем.

Я дожил не греша, блюдя законы,
До той черты, за коей лучший край.
За шаг до смерти вижу: есть препоны
Перед дверьми в обещанный мне рай.

Не бил я никого, избит был часто.
Не крал, но был обобран до гроша.
Средь хитрых искушений и напастей
Чисты остались мысли и душа.

Соблазном не был никогда ведомый.
Измену, блуд прощал жене своей.
Жена ушла, в конце концов, к другому.
Любя врагов, я растерял друзей.

И вот теперь, покрытый грязью, пылью,
Здесь, где лишь смрад отбросов и трухи,
За то, что, веруя в тебя, не жил я,
Прости мне, Господи, твои грехи.

Когда рассвет дня судного забрезжит
По крышам городов и волостей,
То будут слёзы и зубовный скрежет,
И хруст вставных мостов и челюстей.