Евгений Лукин - Чёртова сова

В нашем нынешнем дерьме,
громоздящемся бугристо,
тот писатель, кто в тюрьме.
Остальные — беллетристы.

Перед книжною горой
суетится покупатель —
и забавный показатель
выявляется порой:
чем трусливее герой —
тем отважнее читатель,
чем трусливее читатель —
тем отважнее герой.

— Стой, хороший господин,
стоп!
Почему в тебе один
стёб?
Всё в прикольные стиши
крен,
а чего-то для души —
хрен!
— Не бери меня на стоп,
лох!
Это чем же тебе стёб
плох?
Ты вглядись на мандраже
в быт:
чуть проникнешься — и вже
вбыт!

Разъявши на случайные слова
себя и мир, мы породили разум —
и вот собрать пытаемся по фразам
всё то, что развалили однова.

Послушай, нас с тобой не пощадят,
когда начнут стрелять по площадям.
Не уцелеть нам при любом раскладе.
Дошлют патрон и зла не ощутят

Послушай, нам себя не уберечь.
Как это будет? Вот о том и речь:
вокруг тебя прохожие залягут —
а ты не догадаешься залечь.

Минуя улиц опустевший стык,
ты будешь бормотать последний стих,
наивно веря, что отыщешь рифму —
и все грехи Господь тебе простит.

Живи как жил, как брёл ты до сих пор,
ведя с собой ли, с Богом разговор,
покуда за стволом ближайшей липы
не передёрнут новенький затвор.

Мир — сотворён. Границы — отвердели.
Который раз по счету сотворён?
И, верно, не на будущей неделе
очередной великий сдвиг времён.

И потому-то думается людям,
что неизменен будничный уклад.
И мы живём. И мы друг друга судим.
И кто-то прав. И кто-то виноват.

Сумеем ли за малое мгновенье
понять, что ни один из нас не прав,
когда Господь для нового творенья
смешает с глиной контуры держав?

Сменили строй — как имя-отчество,
а изменились ненамного:
тогда — обожествляли общество,
теперь — обобществляем Бога.

Встаёт освобождённое дерьмо
над Родиной моей девятым валом,
смывая монументы и дома.
Теперь уже, конечно, всё равно,
но чем, скажите, жизнь плоха была вам
в стране порабощённого дерьма?

Когда среди родных равнин
парткомы рушились,
во мне проснулся дворянин —
во всеоружии-съ!
Теперь, не в силах пренебречь
дворянской честию,
за непочтительную речь —
по морде съездию!

Сорок лет я прожил сдуру
этаким манером:
собирал макулатуру
юным пионером,
на субботники вылазил
летом и зимою,
никаких внебрачных связей —
жил с одной женою.
«Ни единого прогула!»
«Всё преодолеем!»
…Чтоб тебя перевернуло
вместе с мавзолеем!

Бывшие наши республики
брызнули врозь картечисто,
но вновь обретённым Родинам
все преданы аж до писка!
Мы говорим: «прописка» —
подразумеваем «Отечество».
Мы говорим: «Отечество» —
подразумеваем «прописка».

Ты принимаешь новую присягу —
невольный трепет жил.
Трёхцветному служи отныне стягу,
как красному служил.
Поверя в седовласого мессию
и в святость новых уз,
ты точно так же сбережёшь Россию,
как уберёг Союз.

Было чувство пустоты,
были разные мытарства,
но зато, казалось, ты
чем-то лучше государства.
А теперь твердишь одно,
пониманьем убиваем:
«Мы не хуже, чем оно,
обуваем, убиваем…»

Чёрт становится богом, а чёт превращается в нечет.
Говорили: «оазиc», теперь говорят: «солончак».
Или вот саранча… Hу всю жизнь полагал, что кузнечик!
А при виде кузнечика злобно цедил: «Саранча…»
Тут и раньше непросто жилось, а сейчас-то, сейчас-то!..
Ты к нему — с кочергой, а тебе говорят: «Со свечой!»
Бизнесмены! Родные! Кузнечики нашего счастья!
Это ж я по незнанию вас называл саранчой…