Генри Лонгфелло - Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения.

Я бродил по берегу Атлантического океана
И услышал над волнами детский голос,
Я увидел чудесного младенца, он проснулся с жалобным плачем от рева пушек, от криков, проклятий, грохота рушившихся зданий.
Но я не устрашился ни крови, струящейся по канавам, ни трупов, то брошенных, то собранных в кучи, то увозимых в телегах,
Не отчаялся при виде разгула смерти, не убоялся ни ружейной пальбы, ни канонады.

Бледный, в суровом молчании, что мог я сказать об этом взрыве давнего гнева?
Мог я желать, чтоб человек был иным?
Мог я желать, чтоб народ был из дерева или из камня?
Чтобы не было справедливого воздаяния времен и судьбы?

О Свобода! Подруга моя!
Здесь тоже патроны, картечь и топор припрятаны до грядущего часа,
Здесь тоже долго подавляемое нельзя задушить,
Здесь тоже могут восстать наконец, убивая и руша,
Здесь тоже могут собрать недоимки возмездья.

Потому я шлю этот привет через море
И не отрекаюсь от этих страшных родов и кровавых крестин,
Но, вспомнив тоненький плач над волнами, буду ждать терпеливо, с надеждой,
И отныне, задумчивый, но убежденный, я сохраню это великое наследство для всех стран мира.
С любовью обращаю эти слова к Парижу,
Где, надеюсь, найдутся певцы, что поймут их,
Ведь должна быть жива во Франции музыка тех лет.
О, я слышу, как настраивают инструменты, скоро звук их заглушит враждебные голоса,
Я надеюсь, что ветер с востока принесет к нам торжественный марш свободы.
Он достигнет сюда, и, от радости обезумев,
Я побегу перелагать его в слова, воздать ему славу, —
И еще пропою тебе песню, подруга моя.

Год метеоров! Зловещий год!
Закрепить бы в словах иные из твоих деяний и знамений,
Воспеть бы твои девятнадцатые президентские выборы,
Воспеть бы высокого седого старика, [155] …Воспеть бы высокого седого старика. ..— Имеется в виду казнь Джона Брауна (1800–1859), поднявшего на юге США восстание за освобождение негров от рабства. взошедшего на эшафот в Виргинии.
(Я был совсем рядом, молчал, сжав зубы, наблюдал,
Я стоял возле тебя, старик, когда спокойно и равнодушно, дрожа только от старости и незаживших ран, ты взошел на эшафот.)
Воспеть бы, не жалея слов, твои отчеты о всеобщей переписи,
Таблицы населения и производства, воспеть бы твои корабли и грузы,
Гордые черные корабли, прибывающие в Манхаттен,
Одни набитые иммигрантами, другие, те, что идут с перешейка, — золотом,
Спеть бы обо всем этом, приветствовать всех, кто сюда прибывает,
Воспеть бы и вас, прекрасный юноша! Приветствую вас, юный английский принц!
(Помните, как вздымались валы манхаттенских толп, когда вы проезжали с кортежем из пэров?
Я тоже был в толпе, преданный вам всем сердцем.)
Не забуду воспеть чудо, корабль, входящий в мой залив.
Четкий и величавый «Грейт Истерн» плыл по моему заливу, в нем было шестьсот футов,
Он входил в гавань, окруженный мириадами лодок, и я не забуду его воспеть;
Не забуду комету, что нежданно явилась с севера, полыхая в небесах,
Не забуду странную, бесконечную процессию метеоров, ослепляющую и в то же время видимую совершенно отчетливо.
(Миг, только миг она несла над головами клубы неземного огня,
Потом удалилась, канула в ночь и пропала.)
Воспеваю это порывистыми, как и все это, словами — хочу, чтобы этим сиянием сияли гимны,
Твои гимны, о год, крапленный злом и добром, — год зловещих предзнаменований!
Год комет и метеоров, преходящих и странных, — ведь и здесь, на земле, есть такой же преходящий и странный!
И я пересекаю ваши рои и скоро кану в ночь и пропаду; в конце концов эта песня
И я сам только один из твоих метеоров!

Из колыбели, вечно баюкавшей,
Из трели дроздов, подобной музыке ткацкого челнока,
Из темной сентябрьской полночи,
Над бесплодными песками и полем, по которым бродил одинокий ребенок, босой, с головой непокрытой,
Сверху, с небес, омытых дождем,
Снизу, из трепета зыбких теней, дышавших, сплетавшихся, словно живые,
Из зарослей вереска и черной смородины,
Из воспоминаний о певшей мне птице,
Из воспоминаний о тебе, мой скорбный брат, — из падений и взлетов песни твоей,
Из долгих раздумий под желтой луной, так поздно встающей и словно опухшей от слез,
Из первых предвестий любви и недуга, там, в той прозрачной дымке,
Из тысяч немолкнущих откликов сердца,
Из множества ими рожденных слов,
Которым нет равных по силе и нежности,
Из этих слов, воскрешающих прошлое,
Порхавших, словно пушинка, то вверх, то вниз и уже высоко в небесах,
Рождавшихся здесь, на земле, и потом ускользавших поспешно, —
Я, взрослый мужчина, плачущий снова, как мальчик,
Который кидался на влажный песок, лицом к набегавшей волне,
Певец печали и радости, в котором прошлое встретилось с будущим,
На все едва намекая, над всем паря и скользя, —
Сплетаю песню воспоминаний.
Однажды, Поманок,
Когда уже не было снега, и в воздухе пахло сиренью, и зеленела трава,
Я видел в кустах шиповника, здесь, на морском берегу,
Двух пташек из Алабамы, —
Гнездо и четыре светло-зеленых яйца в коричневых крапинках,
И дни напролет самец хлопотал, улетая и вновь прилетая,
А самка с блестящими глазками дни напролет сидела молча в гнезде,
И дни напролет любознательный мальчик, чтоб их не вспугнуть стоявший поодаль,
Следил, наблюдал и старался понять.