Генри Лонгфелло - Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения.

В тоске и в раздумье сижу, одинокий,
И в эту минуту мне чудится, что в других странах есть такие же люди, объятые тоской и раздумьем,
Мне чудится, что стоит мне всмотреться, и я увижу их в Германии, в Италии, в Испании, во Франции
Или далеко-далеко — в Китае, в России, в Японии, они говорят на других языках,
Но мне чудится, что если б я мог познакомиться с ними, я бы полюбил их не меньше, чем своих земляков,
О я знаю, мы были бы братьями, мы бы влюбились друг в друга,
Я знаю, с ними я был бы счастлив.

Когда я читаю о горделивой славе, о победах могущественных генералов — я не завидую генералам,
Не завидую президенту, не завидую богачам во дворцах,
Но когда говорят мне о братстве возлюбленных — как они жили,
Как, презирая опасность и людскую вражду, вместе были всю жизнь, до конца,
Вместе в юности, в зрелом и старческом возрасте, неизменно друг к другу привязаны, верны друг другу, —
Тогда опускаю я голову и отхожу поспешно — зависть съедает меня.

Мы — мальчишки, мы вдвоем,
Неразлучные, гуляем,
То на гору, то с горы, то на север, то на юг,
Мы локтями пробиваемся, мы сжимаем кулаки,
Мы радуемся нашей силе, и оружие при нас,
Где придется, мы напьемся, и влюбляемся, и спим,
А законов мы не знаем, каждый сам себе закон,
То воруем, то деремся, то под парусом плывем, дышим воздухом, пьем воду и танцуем на прибрежье,
И дрожат пред нами скряги, и рабы, и попы.

Нет на моем счету облегчающей труд машины,
Нет и других изобретений или открытий,
Не завещать мне даров на постройку больницы или библиотеки,
Меня не вспомянут за подвиг во славу Америки,
Не будут чтить ни за ум, ни за пыльные книги на полках, —
Лишь несколько солнечных песен я на земле оставлю
Всем товарищам, всем влюбленным.

Приснился мне город, который нельзя одолеть, хотя бы напали на него все страны вселенной,
Мне снилось, что это был город Друзей, какого еще никогда
не бывало, И превыше всего в этом городе крепкая ценилась любовь,
И каждый час она сказывалась в каждом поступке жителей этого города,
В каждом их слове и взгляде.

Ради чего, вы думаете, я берусь за перо?
Прославить военный фрегат, величавый и стройный, проплывающий передо мною на всех парусах?
Великолепие минувшего дня? Наступающей ночи?
Или чванливую гордость и блеск большого города? Нет!
Просто, чтоб рассказать, что я видел двух скромных людей,
В тесной толпе, у причала, они расставались:
Один, остававшийся, горячо целовал друга,
А тот, уезжавший, крепко его обнимал.

Если кого я люблю, я нередко бешусь от тревоги, что люблю напрасной любовью,
Но теперь мне сдается, что не бывает напрасной любви, что плата здесь верная, та или иная.
(Я страстно любил одного человека, который меня не любил,
И вот оттого я написал эти песни.)

Ты, за кем, бессловесный, я часто ходил повсюду, чтобы побыть близ тебя,
Когда я шел с тобой рядом, или сидел невдалеке, или оставался с тобой в одной комнате,
Ты и не думал тогда, какой тонкий огонь электрический играет во мне из-за тебя.

Сейчас, полный жизни, ощутимый и видимый,
Я, сорокалетний, на восемьдесят третьем году этих Штатов,
Человеку, через столетие — через любое число столетий от нашего времени
Тебе, еще не рожденному, шлю эти строки, они ищут тебя.
Когда ты прочитаешь их, я — раньше видимый — буду невидим,
Теперь это ты — ощутимый, видимый, понимающий мои стихи, — ищешь меня,
Ты мечтаешь, как радостно было бы, если бы я мог быть с тобой, стать твоим товарищем,
Пусть будет так, как если бы я был с тобой. (И не будь слишком уверен, что меня с тобой нет.)