Генри Лонгфелло - Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения.

Я слышал вас, торжественно-нежные трубы органа, в это воскресенье, проходя мимо церкви;
Осенние вихри, в потемках, в лесу, я слышал ваши протяжные вздохи, и была в них такая тоска;
Я слышал чудесного итальянского тенора в опере, я слышал сопрано в квартете;
Ты, сердце моей любви, тебя тоже я слышал, когда ты обняла мою голову,
Слышал твой пульс, как в ночной тишине он звенел над моим ухом бубенцами.

Когда я, как Адам,
Крепко выспавшись, выхожу на рассвете из лесного моего шалаша,
Посмотри на меня и послушай мой голос, подойди ко мне ближе,
Тронь меня, тронь мое тело рукою,
Не бойся тела моего.

Вот я сделаю всю сушу неделимой,
Я создам самый великолепный народ из всех, озаряемых солнцем,
Я создам дивные страны, влекущие к себе, как магниты,
Любовью товарищей,
Вечной, на всю жизнь, любовью товарищей.

Я взращу, словно рощи густые, союзы друзей и товарищей вдоль твоих рек, Америка, на прибрежьях Великих озер и среди прерий твоих,
Я создам города, каких никому не разъять, так крепко они обнимут друг друга,
Сплоченные любовью товарищей,
Дерзновенной любовью товарищей.

Это тебе от меня, Демократия, чтобы служить тебе, ma femme!
Тебе, тебе я пою эти песни.

Эти песни пою я весной, собирая цветы для влюбленных.
(Кто лучше меня поймет влюбленных, все их радости и печали?
И кто лучше меня может стать поэтом товарищества?)
Собирая, я прохожу через сад мира и вскоре выхожу за ворота,
А теперь я иду по берегу пруда, а теперь вброд, не боясь промочить ноги,
А теперь вдоль ограды, близ которой навалены старые камни, подобранные на полях,
(Полевые цветы, и сорняки, и лоза взобрались на камни, приукрыли их; я иду мимо),
Все дальше и дальше в чащу леса, или просто слоняюсь летними вечерами, не думая, куда иду,
В одиночестве вдыхаю земляной дух, временами останавливаюсь среди тишины,
Мне кажется, что у меня нет спутников, но вскоре вокруг меня собирается целый отряд,
Кто рядом, кто позади, кто обнимает меня,
Это души милых друзей, умерших и живых,
Их целая толпа, она все гуще, а я — посредине,
Собирая, раздавая, распевая, я странствую вместе с ними,
Сорву что-нибудь и брошу тому, кто ближе, на память обо мне,
То сирень, то сосновую ветку,
То выну из кармана мох, который свисал с виргинского дуба во Флориде, и я его там отодрал,
То гвоздики, и лавра листы, и пук шалфея
Или то, что я вытащил из воды, забравшись в пруд
(Здесь я видел в последний раз того, кто нежно любит меня и теперь возвращается, чтобы никогда не расставаться со мной,
А это, ах, этот корень аира должен стать символом нашего товарищества,
Обменяйтесь им, юноши! И никогда не возвращайте его друг другу!),
И кленовые прутики, и каштаны, и цветы диких апельсинов,
И ветки смородины, и сливовый цвет, и ароматический кедр,
Окруженный плотным облаком душ,
Я прохожу, иногда указывая и касаясь, иногда отбрасывая от себя,
Объясняя каждому, чем он будет владеть, давая каждому что-нибудь.
Но то, что вытащил из воды на краю пруда, — это я приберег,
Я одарю этим тех, кто способен любить, как я.

Страшное сомненье во всем,
Тревога: а что, если нас надувают?
Что, если наша вера и наши надежды напрасны
И загробная жизнь есть лишь красивая сказка?
И, может быть, то, что я вижу: животные, растения, холмы, люди, бегущие, блистающие воды,
Ночное, дневное небо, краски и формы, может быть (и даже наверное), это одна только видимость, а настоящее нечто еще не открылось для нас.
(Как часто они встают предо мной без покрова, будто затем, чтобы посмеяться надо мною, подразнить меня,
Как часто я думаю, что ни я, ни другие не знаем о них ничего.)

Но эти сомнения исчезают так странно перед лицом моих друзей, моих милых,
Если тот, кого я люблю, пойдет побродить со мною или сядет рядом со мною, держа мою руку в своей,
Что-то неуловимо-неясное, какое-то знание без слов и мыслей охватит нас и проникнет в нас,
Неизъяснимой, неизъясняемой мудростью тогда я исполнен, тихо сижу и молчу, ни о чем уже больше не спрашиваю,
Я все же не в силах ответить на свои вопросы обо всем, окружающем нас, о смерти и о жизни за гробом,
Но что мне за дело до них, я спокойно сижу и хожу,
Тот, чья рука в моей, разогнал мои тревоги вполне.