Генри Лонгфелло - Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения.

Проходя мимо этих видений, проходя мимо ночи,
Проходя один, уже не держа моих товарищей за руку,
Проходя мимо песни, что пела отшельница-птица в один голос с моею душою, —
Победная песня, преодолевшая смерть, но многозвучная, всегда переменчивая,
Рыдальная, тоскливая песня, с такими чистыми трелями, она вставала и падала, она заливала своими потоками ночь,
Она то замирала от горя, то будто грозила, то снова взрывалась счастьем,
Она покрывала землю и наполняла собой небеса —
И когда я услышал в ночи из далеких болот этот могучий псалом,
Проходя, я расстался с тобой, о сирень с сердцевидными листьями,
Расцветай во дворе у дверей с каждой новой и новой весной.

От моей песни я ради тебя оторвался
И уже не гляжу на тебя, не гляжу на запад для беседы с тобою,
О лучистый товарищ с серебряным ликом в ночи.

И все же сохраню навсегда каждую, каждую ценность, добытую мной этой ночью, —
Песню, изумительную песню, пропетую серо-бурою птицей,
И ту песню, что пропела душа моя, отзываясь на нее, словно эхо,
И никнущую яркую звезду с полным страданья лицом,
И тех, что, держа меня за руки, шли вместе со мною на призыв этой птицы,
Мои товарищи и я посредине, я их никогда не забуду ради мертвого, кого я любил,
Ради сладчайшей и мудрейшей души всех моих дней и стран, — ради него, моего дорогого,
Сирень, и звезда, и птица сплелись с песней моей души
Там, среди елей душистых и сумрачных, темных кедров.

О Капитан! мой Капитан! сквозь бурю мы прошли,
Изведан каждый ураган, и клад мы обрели,
И гавань ждет, бурлит народ, колокола трезвонят,
И все глядят на твой фрегат, отчаянный и грозный!
Но сердце! сердце! сердце!
Кровавою струей
Забрызгана та палуба,
Где пал ты неживой.
О Капитан! мой Капитан! ликуют берега,
Вставай! все флаги для тебя, — тебе трубят рога,
Тебе цветы, тебе венки — к тебе народ толпится,
К тебе, к тебе обращены восторженные лица.
Отец! ты на руку мою
Склонися головой!
Нет, это сон, что ты лежишь
Холодный, неживой!
Мой Капитан ни слова, уста его застыли,
Моей руки не чувствует, безмолвен и бессилен,
До гавани довел он свой боевой фрегат,
Провез он через бурю свой драгоценный клад.
Звените, смейтесь, берега,
Но горестной стопой
Я прохожу по палубе,
Где пал он неживой.

Посторонитесь, Штаты!
Дорогу мне — простому, обыкновенному человеку, человеку прежде всего.

Уплатите мне отработанное мною.
Дайте петь песни о великой Идее, а все остальное возьмите себе.
Я любил землю, солнце, зверей, я презирал богатство,
Я делился со всеми, кто бы ни попросил, заботился об увечных и неразумных, отдавал свой заработок другим,
Ненавидел тиранов; спорил, не считаясь с богом; терпеливо, терпимо относился к людям, не сгибал голову ни перед чем известным иль неизвестным,
Дружил с неучеными мужественными людьми, и с юнцами, и с матерями семейств,
Читал эти листья себе на вольном воздухе, проверял их на деревьях, звездах, реке,
Проходил мимо всего, что оскорбляло мою душу или пачкало мое тело,
Хотел лишь того для себя, чего для других добивался,
Спешил в лазареты, где товарищей находил из всех штатов
(Сколько солдат, умирая, склоняли голову на эту грудь,
Скольких кормила эта рука, этот голос обо́дрил,
Скольких к жизни вернули — этот голос, эта рука);
И, никого не отвергнув, откликаясь на все,
Охотно я подожду, чтобы поняли меня и оценили как надо.

Скажи, Мать, разве не был я верен заветам твоим?
Разве образ твой исказил я в жизни своей и в делах?

Был ребенок, и он рос с каждым днем и каждый день видел новое,
И на что бы он ни взглянул — он всем становился,
И все становилось частью его на этот день, на этот час
Или на многие, многие годы.

Ранняя сирень стала частью его,
И трава, и белый или розовый вьюнок, белый и красный клевер, и песня синицы,
И мартовские козочки, и розовые поросята, табунок жеребят, и резвый теленок,
И шумливый птичий двор, и утята в грязи возле пруда,
И рыбы, так непонятно повиснувшие под водой, и сама красивая непонятная вода,
И водяные растения с большими плоскими листьями — все стало частью его.