Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения

Пишу я… Но про что? Про все. Ведь размышленье —
Та дверь широкая, куда без промедленья
Заходят путники: и мысль, и долг, и честь,
И доблесть, скорбь — и всем приют в жилище есть.
Я вижу вечный день, там, в вышине, горящий
(О, как земля мала, коль в небо смотришь чаще),
И мертвым отдаю я — жертва многих бед —
Всю силу памяти, свободной от сует!
Работать, размышлять, друзья, моя отрада…
Глубокий мир души нисходит, как награда,
К израненным, но все ж пытающимся жить
И думать более, чтоб менее грустить.

…И жизни мировой я чувствую дыханье,
И видно мне вдали грядущих дней сиянье —
Сиянье горнее над пеленою тьмы.
Вновь силы черпаем в таких мечтаньях мы!
О, радость — ощутить, что становлюсь пророком!
О труд, великий труд, в слиянии глубоком
Усилье, и мечта, и бремя, и порыв!
Послушен зову ты, усерден и ретив,
Являешься зажечь в нас доблестное рвенье,
И, крыльями взмахнув, в стремительном движенье
Страданья разорвав, как темный свод ветвей,
Ты нас уносишь ввысь, в безбрежный мир лучей,
Вдаль от земли, от зла, от лжи и от порока, —
Орел, что зова ждет, таясь в тени до срока.

. . . . . . . .

Ты говоришь мне, друг: «Отверженных» закончи»…
Чтоб книга зрелая была завершена,
Свобода мышленья писателю нужна.
Коль целый мир в душе все ярче, ощутимей,
Могу ли думать я о иезуитах, Риме,
О всех Фоше, Моле, о Бонапарте, друг?
Верни просторы мне и неба звездный круг,
Уединенье, лес, безмолвием одетый…
Как совместить меж звезд парящего поэта
С трибуном яростным, когтящим Шангарнье,
Орла в безбрежности — и ястреба в войне?

Когда иду к высокой цели,
Я над угрозами смеюсь
И, в правом убеждаясь деле,
К нему бестрепетно стремлюсь.

Нет, ни Июня меч разящий,
Ни крики, ни насмешек яд,
Ни Бонапарта взгляд косящий,
Ни буря средь морских громад,

Ни брань, ни злобные гоненья —
Ничто меня не изменит!
Пусть рухнет мир, его крушенье
Меня убьет, но не смутит.

Брожу ли в чаще вечерами,
Когда в закате меркнет даль,
В смятении, объят мечтами,
Иль тихую тая печаль,

Задумаюсь ли у камина
Я, устремив в пространство взор,
И книги в сторону откину
И не вступаю в разговор,

Вы говорите: «Он мечтает!»
Да, я мечтаю — вижу я,
Как сумрак землю обнимает,
Рождая свет иного дня;

Во мгле, что скроет жизнь мирскую,
Свет, созданный для глаз земных,
Ко мне приблизится вплотную
Сонм лиц таинственных, родных,

Виденья, облики, что прежде
Я знал, ко мне тогда плывут
Из мира тайны и надежды,
Что миром памяти зовут!

И в запредельные стихии
Дано мне сердцем проникать,
И предо мной там, как живые,
Отец, задумчивая мать.

И в веянье неуловимом,
Как бы ласкающем меня,
Угадывать — то ангел мимо
Летит неслышно — дочь моя!

Да! В чаще сумрачного бора
И в тихой комнате моей
Я чувствую — не сводит взора
С меня незримый рой теней!

Мне грустно; рок суров; на свете все так зыбко;
Укрыто вечной мглой немало милых лиц…
Но ты еще дитя. Светла твоя улыбка,
Ты видишь лишь цветы и слышишь только птиц.

Не зная злой судьбы, смеясь, лепечешь что-то;
В неведенье святом душа твоя чиста.
Тебя не трогают ни ярость Дон Кихота,
Ни муки крестные распятого Христа.

И где тебе понять, что Кеслера сломило,
За что в Бразилии томился Рибейроль?
Тебе, мое дитя, неведома могила,
Неведомы тебе изгнанья мрак и боль.

О, если б ты могла понять мои печали,
Я б не сказал тебе об этом никогда.
Но хоть цветет апрель, и лучезарны дали,
И взор твой светит мне, как яркая звезда,

И твой беспечный смех еще по-детски звонок, —
А все же страшен мир, и слез немало в нем.
Я все тебе скажу! Ведь ты еще ребенок;
Лишь нежность в голосе услышишь ты моем.

Сухой, холодный долг — к спокойной жизни путь?
Ужель, его избрав, не смеешь ты глотнуть
Ни капли лишнего из полного стакана,
Где безрассудства смесь и страстного дурмана?
Ужель стал бережлив и в жизни строг своей,
Чтоб в лапы не попасть тех подлых торгашей,
Что, цену им найдя по стати и по чину,
То женщину купить готовы, то мужчину?
Ужели участь тех покой смутила твой,
Кто, голода страшась, конца на мостовой,
Был принужден пойти к хозяину в лакеи?
Ужели не рискнешь в житейской лотерее?
Так знай: ты — скареда, сквалыга, скупердяй,
Отверженный людьми, почти что негодяй.
«Трус!» — скажет поп тебе; «Дрянь!» — уличная девка.
За честность злобно мстя, в твой дом войдет издевка.
В наш век распущенный, не знающий препон,
Коль ты не Аретин, ты жадный Гарпагон.