Александр Блок: Том 2. Стихотворения и поэмы 1904-1908

Год миновал. Мы пьем среди твоих владений,
  Цирцея! — долгий плен.
Мы слушаем полет размерных повторений,
  Не зная перемен.

И погрузясь, как мы, в забвение о смене
  И месяцев и лет,
Неувядающий — краса твоих владений —
  Благоухает цвет.

И венчики цветов, таясь, полураскрыли
  Истомные уста,
И вечной свежестью и диких роз и лилий
  Сияет чистота.

Пусть чаша их страшна для нас, неутомимых,
  Пусть в этой чаше яд!
Пусть, медленно прильнув, уста цветов любимых
  Нас гибелью поят.

Под формой странною скрывая образ пленный,
  От чар, как мы, вкусив,
Меж нами кружатся, глядят на нас смиренно
  Стада косматых див.

Бесцельна красота сплетений в гривах строгих
  Их всклоченных голов,
И всё еще в тени их душные берлоги,
  Где, греясь, пахнет кровь.

Здесь львы укрощены — над ними благовонный
  Волос простерся шелк.
И тигр у ног твоих — послушный и влюбленный,
  И леопард, и волк.

Для зорких рысьих глаз и для пантеры пестрой
  Здесь сон и забытье.
Над ними в сладкой мгле струит свой запах острый
  Любовное питье.

О, ясные сады, где обаянье дремлет,
  Где тигр ползет у ног,
Где, вспыхнув на конце чешуйчатого стебля,
  Родится злой цветок,

Где на песок аллей, прохладный и сыпучий,
  В вечерний, свежий час,
В лазурной чешуе, мясистый и колючий,
  Дракон ползет, клубясь.

Но даль морей ясна. Прости, чудесный остров,
  Для снов иной страны!
Вон острый волнорез подъемлет красный остов,
  Мы завтра — плыть должны.

Мы склоним без труда, вслед киммерийской тени,
  Тройную медь кормы —
Туда, где сорвались подземные ступени,
  Зевая, в царство тьмы.

Наш кормщик у руля: не знают страха груди,
  Скользи, корабль, скользи…
Тот, кто узнал тебя, Цирцея! не забудет
  К безмолвию стези.

  Я бандит, я бандит!
Поднося мне яду склянку,
Говорила мексиканка:
«У тебя печальный вид.
Верно, ты ходил в Пампасы:
Загрязненные лампасы —
    Стыд!»
  Увлеченный,
  Упоенный,
  Озираясь,
  Упиваясь,
С мексиканкой обнимаясь,
  Я — веселый —
  Целовал
Мексиканские подолы,
  Взор метал
 Из-под сонных
 Вежд, но страстных,
 Воспаленных,
 Но прекрасных…
Сдвинул на ухо сомбреро
(Приближался кабалеро),
  Стал искать
  Рукоять
Шпаги, сабли и кинжала —
  Не нашел, —
 Мексиканка убежала
В озаренный тихий дол.
Я ж, совсем подобен трупу,
К утру прибыл в Гуаделупу
  И почил
 В сладкой дреме
 И в истоме,
 В старом доме,
  На соломе,
Набираясь новых сил.
И во сне меня фламинго
 В Сан-Доминго
  Пригласил.

Жена моя, и ты угасла,
Жить не могла, меня любя.
Смотрю печально из-за прясла
Звериным взором на тебя.

Чулков и я стрелой амура
Истыканы со всех концов,
Но сладким ядом каламбура
Не проведет меня Чулков.

Чулков «Одною ночью» занят,
Я «Белой ночью» занялся, —
Ведь ругань Белого не ранит
Того, кто всё равно спился…

Скользкая жаба-змея, с мутно-ласковым взглядом,
В перьях зеленых ко мне приползла, увилась и впилась.

Жабы той стан я обвил, сел с ней под липою рядом,
Выдернул перья в пучок, жаба в любви мне клялась:

«Милый, ты нравишься мне: как попик болотный, ты сладок,
Блока задумчивей ты, голосом — сущий Кузмин!»

Блоку досталось как раз разрешение этих загадок.
Горько он плачет над ними, не может решить их один.

Близятся выборы в Думу:
Граждане, к урнам спешите.

Ловите, ловите коварную пуму,
Ловите, ловите, ловите, ловите!
Где дворники ходят, как лютые тигры,
Где городовые ведут вас в участок,
Где пристав свирепый ведет свои игры,
Разит вас глубоко его глаз ток.