Александр Блок: Том 2. Стихотворения и поэмы 1904-1908

Золотистая коса, расплетись!
В эти жадные глаза заглядись!
Долгожданная гроза, разразись!

В зимний вечер, когда запирались
С пронзительным визгом ставни,
    И зажигались
  В низенькой кухне лампы,
Тогда звенели шаги, звенели шаги,
Вдоль стены, на темной панели — шаги, шаги.

  Уже дети в постелях закутались,
    Их игры спутались;
И деревня сгустила тени крыш
    Под колокольней;
Колокол бросил в мир дольний из ниши
  Часы — один — и один — и два.
  И страхи, страхи без числа;
Сердца стуки — вечерние звуки.

  Воля моя покидала меня:
К ставне прильнув, я слушал томительно,
  Как те же шаги, всё те же шаги
    Уходят в даль повелительно,
Во мглу и печаль, где не видно ни зги.

  Я различал шаги старушки,
    Фонарщиков, дельцов
  И мелкие шажки калечной побирушки
  С корзиной мертвых барсуков;
  Разносчика газет и продавщицы,
  И Питер-Хоста, шедшего с отцом,
  Воздвигшего вблизи распятья дом,
  Где золотой орел блестит на легком шпице.

  Я знал их все: одним звучала в лад клюка
  Часовщика; другим — костыль убогий
  Монашенки, в молитвах слишком строгой;
  Шаги пономаря, что пьет исподтишка, —
Я различал их все, но остальные чьи же?
Они звенели, шли — бог весть, откуда шли?
Однообразные, как «Отче наш», они звучали ближе,
Или пугливые — то сумасшедшие брели вдали, —
  Иль тяжкие шаги, — казалось,
Томленьем всех времен и всех пространств обременялась
    Подошва башмака.
  И был их стук печален и угрюм
Под праздник Всех Святых, когда протяжен шум, —
То ветер в мертвый рог трубит издалека.
  Из Франции влачили ноги,
  Встречались на большой дороге, —
Когда сошлись, куда опять ушли?
И, углубясь опять, бредут в тени бессменной
В тот мертвый час, когда тревожные шмели
  По четырем углам вселенной
    Звенели, как шаги.

О, дум их, их забот бесцельные круги!
О, сколько их прошло, мной всё не позабытых!
Кто перескажет мне язык их странствий скрытых,
  Когда я их стерег, зимой, исподтишка,
  Когда их шарканий ждала моя тоска,
  За ставней запертой, на дне деревни старой? —
    Раз вечером, в телеге парой,
    Железо, громыхая, провезли
  И у реки извозчика убитого нашли;
Он рыжий парень был, из Фландрии брел к дому.
    Убийцу не нашли с тех пор,
  Но я… о! чувство мне знакомо,
Когда вдоль стен моих царапался топор.
  А вот еще: свой труд дневной кончая,
Наш пекарь, весь в муке, ларек свой запирал
  И даму странную однажды увидал, —
  Колдунья здесь она, а там — святая, —
  Соломой золотой одета, за углом
  Исчезла — и вошла на кладбище потом;
А я, в тот самый миг, в припадке,
Услышал, как плаща свернулись складки:
Так землю иногда скребут скребком.
    И сердце так стучало,
  Что после долго — из глубин
    Души — мне смерть кивала.

А тем, — что делать им среди равнин,
Другим шагам, несметным и бесплодным,
Подслушанным на Рождестве холодном,
  Влекущимся от Шельды, сквозь леса? —
    Сиянье красное кусало небеса.
  Одних и тех же мест алкая,
Издавна, издали, в болотах, меж травы,
  Они брели, как бродит сила злая.
И вопль их возлетал, как хрип совы.
  Могильщик шел с лопатой следом
  И хоронил под ярким снегом
    Громаду сложенных ветвей
    И окровавленных зверей.

Душа еще дрожит, и ясно помнит разум
  Могильщика с лопатой на снегу,
И призраки сквозь ночь мигают мертвым глазом,
Взметенные в пылающем усталостью мозгу, —
  Шаги, услышанные в детстве,
  Мучительно пронзившие меня
В сторожкие часы, во сне, в бреду мучений,
  Когда душа больна и стиснуты колени,
Они бегут, в крови ритмически звеня.

  Из те́ней дальних, далей синих
Угрюмо-грузные, в упорной и тяжелой тишине.
    Земля пьяна от них. Сочти их!
Сочти листы, колосья, снег в небесной вышине!
  Они, как вести грозной мести, —
  С раскатным шорохом, вдали,
В ночной тени, верста к версте, они
    Протянут тусклые ремни,
И от одной страны, и от одной петли
Замкнется обруч их вдоль всей земли.

  О! как впились и плоть прожгли
  Шаги, шаги декабрьской тьмы,
    И светлые пути зимы, —
Со всех концов земли — сквозь комнату прошли!