Альфред Хаусмен: Избранные стихотворения

Прощайте, дом, амбар, родник!
Прощай, Северн родной!
Запомни, Теренс, этот миг —
Я не вернусь домой.

Пылает солнце на лугу:
Кровь высохла — гляди!
А Морис всё лежит в стогу:
Мой нож — в его груди.

В урочный час нас дома нет,
Мать горевать должна:
Двух сыновей увел рассвет,
Останется одна.

Вот грешная рука моя —
Простимся в тишине;
Впредь ни покоса, ни жнивья
Моим рукам и мне.

Будь сильным, сохраняя стать,
Взыскуя чистоты,
До Ламмастайда доскакать
К закату должен ты.

Стог будет ждать меня вдали,
Овчарня помнить след,
Тарелка пребывать в пыли
И прокисать обед.

Уныньем залил лунный свет
Овцу и всё, что мог,
Хоть виселицы больше нет
У четырех дорог.

Вот так же раньше свет луны
Оберегал овец {2} 2 Повешенного в цепях называли овцой под охраной лунного света. ,
И неподвижно с вышины
На них взирал мертвец.

Мы в Шрусбери повисли в ряд,
Был глух последний стон, —
Здесь ночью поезда скорбят
О тех, кто днем казнен.

А тот, кто жив, не может спать,
Судьбы постигнув зло:
Он лучше многих мог бы стать,
Да вот не повезло.

И будет утренний финал
Затягивать нули
Вкруг шеи, что Господь создал
Отнюдь не для петли.

Прервется жизнь одним рывком,
И мертвый воспарит
Так твердо, будто босиком
На лестнице стоит.

Я буду караулить тьму,
И колокол пробьет
Наутро другу моему
Последних восемь нот.

Пусть спит от сущего вдали
Ровесник тех парней,
Которых овцы стерегли
В ночи минувших дней.

В зените — Солнца божество,
И два предвестника его
Засеребрились чистотой
На шерсти Овна золотой.

Крик буревестника… И вот
Разбит вещей привычный ход.
Все звери взволновались вдруг
Вступает мир в свой новый круг.

Лишь только хлынул свет с небес —
Искать нарциссы в дальний лес
Мальчишки двинулись гурьбой,
И в полдень — принесут с собой.

А вербы серебрятся, ждут —
За ними девочки идут.
Ломают ветки над прудом —
И каждая приносит в дом.

В домах, в полях — везде сейчас
Сердец желанья видит глаз.
Мое — сбылось бы… Мне нужна
В любви взаимность. Лишь она.

Если снова толчея,
И народ возвеселился
В тех местах, где нынче я
Ненадолго поселился,

И в дому, где плоти пир,
Похоть с ненавистью правят, —
Пусть в дому, что пылен, сир,
Одного меня оставят.

Если люди те, что есть,
Позабыли тех, что были,
Значит, ненависть и честь
Люди тоже позабыли.

Кто есть кто у пар двоих,
Не гадай, застав их вместе:
Там всю ночь лежит жених
И не тянется к невесте.

Когда мне было двадцать,
Мудрец сказал: «Смотри,
Раздай гинеи, фунты,
Но сердце — не дари.
Раздай рубины, жемчуг —
Пусть вольным будет ум».
Когда нам только двадцать,
Советы — лишний шум.

Когда мне было двадцать,
Мудрец сказал: «Гляди!
Отдать не сможешь даром
Ты сердца из груди.
Тебе расплатой станут
Печали и тоска…»
Мне — двадцать два. Я понял
Всю мудрость старика.

Нет легкости, чтоб душу
Всяк звать своею мог.
Не тороплюсь в дороге —
Ленив и одинок.

Ушла вся тяжесть в воду —
Молчать в том море мне…
Мои душа и сердце,
Бескрайний мир — на дне.

Безумен он безмерно:
Сквозь дня лазурный свет
Любому дарит душу,
Которой в теле нет!

Цветы не стали миррой.
Проходит день свой путь.
Вне вечности то сердце,
Покинувшее грудь.

По суетной дороге
Бреду я не спеша.
Дня судного в глубинах
Ждут сердце и душа.

Крапива пляшет на могиле,
А ветер — стыл.
Крапива пляшет на могиле
Того, кто сам себя убил.

Крапива пляшет, ветер в силе,
Луна в крови.
А человек лежит в могиле
Из-за любви.