Георг Гейм - Вечный день

Мимо, мимо! Где в жертву мраку
Лето закалывает поздний закат,
Где усталая истома позднего вечера
Темной зеленью легла на луга.

Поток ее мчит, навек погруженную,
По стылым заводям встречных зим
Вниз по течению времени, в вечность,
Где дышит дымом огненный небосвод.

Вчетвером под зеленым абажуром,
Окопавшись за ободом стола,
Они лысо вкрючились в фолианты,
Как над падалью старые каракатицы.

Если вскинутся руки — то изгаженные
Кляксами. Разеваются губы,
Но беззвучно. Качаются красные
Языки хоботками над римским правом.

Иногда они словно расплываются
Дальней тенью на беленой стене,
Голоса их глохнут. Но вдруг

Разевается их пасть. Пенной бурей —
Слюни. А по краю страниц,
Как зеленый червяк, ползет параграф.

Белые простыни, постель к постели,
Расплываются в холод больничных стен.
Все болезни прогуливаются по коридорам,
Точно проволочные куклы. На каждого —

Их по нескольку. Над каждым выведен
Белым мелом перечень его мук.
Здесь горячка — как гром. Внутри у всякого —
Жар вулкана. Глаза устремлены

В потолок, где паук и паучиха
Тянут липкую сеть из животов.
Они скорчиваются, торча коленями,
В жарком поту под холодным бельем.

Их ногти обкусаны до мяса.
Морщины их горящего лба —
Как борозды, вспаханные ужасом,
Пашня Смерти под красною зарей.

Они тянут бледные руки
В тряске зноба, в отчаянье немоты.
В их черепе черною каруселью
От уха к уху мечется мозг.

Их спина расседается трещиною.
Из беленой стены вытягивается рука,
Медленная, костлявая, и жесткою
Хваткой сдавливает их гортань.

Опускается мрачный вечер. Тупо
Они вкорчиваются в подушки. С реки
Наползает холодный туман. Бесчувственно
Они внемлют молитвословиям мук.

Медленная, желтая, многоногая,
Наползает в их постели горячка.
И они в нее глядят, онемелые,
И в зрачках их — выцветшая тоска.

Солнце тужится на пороге ночи.
Пышет жар. Они раздувают ноздри.
Их палит огонь,
Красный круг их взбухает, как пузырь.

Там, над ними Некий на стульчаке
Ими правит жезлом железным, [60]
А под ними роют в жаркой грязи
Черные негры белую могилу.

Меж постелей идут похоронщики,
Выдирая рывком за трупом труп.
Кто не взят, тот ввывает, уткнувшись в стену,
Ужас гнусного мертвецкого "прощай!"

Комары зудят. Воздух плавится.
Горло пухнет в багровый зоб.
Рвется зоб, льется огненная лава,
Голова гудит, как каленый шар.

Они рвут с себя липкие рубахи,
Пропотелые одеяла — прочь,
Голые до пупа,
Качаются они маятниками бреда.

Смерть паромом подплывает сквозь ночь,
Через темный ил и слизь морских топей.
Они слушают, замирая, как гремит
Ее посох у больничных порогов.

Вот к постели несут причастие.
Поп больному мажет маслом лоб и рот.
Выжженная глотка мучительно
Вталкивает просфору в пищевод.

Остальные вслушиваются,
Словно жабы в красных пятнах огня.
Их постели — как большой город,
Крытый тайной черных небес.

Поп поет. В ответ ему каркает
Их молитв жуткий пересмех.
Их тела трясутся от гогота,
Руки держатся за вздутый живот.

Поп склоняет колени у кровати.
Он по плечи ныряет в требник.
А больной привстает. В его руке
Острый камень. Рука его в размахе,

Выше, выше. И вот уже дыра
Вспыхивает в черепе. Священник — навзничь.
Крик
Замерзает в зубах навстречу смерти.

Над гладью заводи темнеют тени.
В глубине догорает последний свет —
Красное родимое пятно на черном
Теле бездонной ночи. Во тьме

Долины витает над тьмой потока
Зеленокрылый, багряноклювый
Сон, увядая ночною лилией
В желтую мертвую голову старика.

Сон, как павлин, отрясает перья.
Вкруг мягких взмахов лиловым вздохом,
Прозрачной влагой зыблются грезы.
Он в их клубах, словно в дыму.

Большие деревья бредут сквозь ночь,
Длинными тенями дотягиваясь до белых
Сердец в груди у спящих, которым
Месяц, холодный сторож, как старый