Варлам Шаламов - Колымские тетради

По указующему знаку
Императивного перста
Мы повели слова в атаку,
И это было неспроста.

Нам лишь бы думать покороче,
Нам лишь бы в святочный рассказ
Не высыпались многоточья
На полдороге наших фраз.

А что касается подтекста
И лицемерных прочих штук,
То мы от них пускались в бегство,
Теряя перышки из рук.

А как же быть в двадцатом веке
С архивной «точкой с запятой»?
Ведь не найдется человека,
Кому она не «звук пустой».

Ведь дидактическая проза
Не любит «точки с запятой»,
Ею заученная поза
Всегда кичится простотой,

Той простотой, что, как известно,
Бывает хуже воровства,
Что оскопила даже песню
Во имя дружбы и родства.

И ни к чему ей философский,
Живущий двойственностью знак,
И в современный слог московский
Нам не ввести его никак…

Литературного сознанья
Осуществленный идеал
Находит в знаках препинанья
Консервативный материал.

Любой бы кинулся в Гомеры
Или в Шекспирово родство,
Но там не выручат размеры
И не поможет мастерство.

За лиру платят чистой кровью,
И, задыхаясь в хрипоте,
Гомеры жертвуют здоровьем
В своем служении мечте.

Они, как жизнь, всегда слепые
И сочиняют наугад,
Ведя сказания любые
Без поощрений и наград.

И разве зренье — поощренье,
Когда открылся горний мир?
Когда вселенная в движеньи
На струнах этих старых лир?

Высокопарность этой фразы
Гомерам нашим не под стать —
Им ни единого алмаза
Из темной шахты не достать.

Алмазы там еще не блещут,
Не излучают лунный свет,
И кайла попусту скрежещут,
Не добиваются побед.

Дрожи г рука, немеет тело,
И кровь колотится в виски,
Когда старательское дело
Готово вылиться в стихи.

И побегут слова навстречу,
И отогнать их не успеть,
И надо многих искалечить,
Чтобы одно заставить петь.

И суть не в том, что наш старатель
С лотком поэзии в руках —
Обыкновенный обыватель
И только служит в горняках.

В руках-то он не может разве
Лоток как следует держать?
Он просто золота от грязи
Не научился отличав.

Ведь это просто неуместно,
Недопустимо наконец,
Когда лирическую песню
Нам о любви поет скопец.

И разве это не нелепость,
Что приглашаются юнцы
Вести тетрадь с названьем «Эпос»,
Где пишут только мудрецы.

Мне жизнь с лицом ее подвижным
Бывает больше дорога,
Чем косность речи этой книжной,
Ее бумажная пурга.

И я гляжу в черты живые
Издалека, издалека
Глухие дали снеговые
Меня лишили языка.

Я из семейства теплокровных,
Я не амфибия, не гад,
Мои рефлексы — безусловны,
Когда меня уводят в ад.

Ни вдохновительный звоночек,
Ни лицемерный метроном
Не извлекут слюны из строчек,
Привыкших думать о живом.

То притворится январем,
Звеня, шурша, хрустя,
И льдом заклеивает дом,
Нисколько не шутя.

То он в обличье февраля,
Закутанный в пургу,
Свистя, выходит на поля,
И вся земля в снегу.

То вдруг зазвякает капель
Среди коньков и лыж
Как будто падает апрель,
Соскальзывая с крыш.

Нет, нам не открывает карт
Игра календаря.
Таким ли здесь встречала март
Московская заря?

Я падаю — канатоходец,
С небес сорвавшийся циркач,
Безвестный публике уродец,
Уже не сдерживая плач.

Но смерть на сцене — случай редкий,
Меня спасет и оттолкнет
Предохранительная сетка
Меридианов и широт.

И до земли не доставая
И твердо веря в чудеса,
Моя судьба, еще живая,
Взлетает снова в небеса.

Она никогда не случайна —
Речная полночная речь.
Тебе доверяется тайна,
Которую надо сберечь.

Укрыть ее в склепе бумажном,
В рассказы, заметки, стихи,
Хранящие тайну отважно
До самой последней строки.

Но это еще не открытье,
Оно драгоценно тогда,
Когда им взрывают событья,
Как вешняя злая вода.