Игорь Северянин - Том 2. Поэзоантракт

Весенься весенняя весень!
Простарься щемящая тесень!
  Озвенься, звеня, алозвонь!
Все влажно! душисто! фиольно!
Всего и всегда не довольно!..
  Целуй! прикасайся! затронь!

С постели
Встала.
На голом теле
Дымится ало
И стынет сон.

Улыбки дрожко
Стрекозят крылья.
В глазах — умилье…
Еще немножко, —
И под уклон!

Как солнце восходит раз в сутки,
Восходит в крови моей страсть…
И счастья минуту украсть
Спешу у Тоски-Беспробудки,
Сидящей собакою в будке,
Оскалив зубастую пасть.

Вся уличка в маевой тюльке
Качается, чуть бирюзясь.
Окрепла подснежная грязь.
Эстонка проносит копчульки.
И в птичьем восторженном бульке
Есть с бульком крови моей связь…

Я молод! Отдайся мне, солнце!
Отдайся, вся зелень! вся синь!
Отдайся отдачей святынь
Пчелиной душе аполлонца!
Сквози голубая коронца
Над ликом любимой! Аминь.

Приехала из Петрограда
Поклонница и — вот досада! —
Блуждает целый день вдоль сада,
  Неинтересна и суха.

Мне пишет пламенные письма.
Пойди, Барбос, старушку высмей,
Полай, кусни!.. Встречался ты с ней?
  А я — подальше от греха:

Боюсь, не удержусь и резко
Наговорю ей, не без блеска,
Что в море, право, больше плеска,
  Чем в письмах, пошлых и тупых…

Что эти письма и букеты
Мешают мне писать сонеты,
И что лишь для того и лето,
  Чтоб летом отдохнуть от них…

Избрала б цензора иль гуся
И поклонялась им, не труся,
А у меня — моя Маруся,
  И я давно ее жених.

Царство Здравого Смысла —
  Твоя страна.
Чуждо над нею нависла
  Моя луна.

Все в образцовом порядке
  В стране твоей;
Улицы блестки и гладки,
  Полны людей.

Люди живут, проходят
  Туда-сюда,
Все, что им нужно, находят,
  И без труда.

Учатся, и на спектакли
  Ходят подчас.
Только поэты иссякли
  Что-то у вас…

Да! Но никто не скучает:
  Меньше грехов,
Благо, страна процветает
  И без стихов…

Это страшно! — все одно и то же:
Разговоры, колкости, обеды,
Зеленщик, прогулка, море, сон,
Граммофон, тоска, соседей рожи,
Почта, телеграммы про победы
И в саду все тот же самый клен…
Из окна коричневая пашня
Грандиозной плиткой шоколада
На зеленой скатерти травы.
Где сегодняшний и где вчерашний
Дни? Кому была от них услада?
Я не знаю! Знаете ли вы?

Белеет черемуха над сонной гусынею,
И море прохладою подернулось синею…
А в поле так воздушно! а в парке так сосново!
О, радости праздного! восторг безвопросного!

Где желтые лютики златеют на солнышке,
Забегали клевера веселые волнышки,
И белые бабочки, и белые курочки
Доверчиво ластятся к резвящейся Мурочке…

Блаженство бессмысленно, и в летней лилейности —
Прекрасен и сладостен триумф безыдейности…
Лишь думой о подвиге вся сладость окислена,
И как-то вздыхается невольно двусмысленно…

Тебе в альбом электростишу
Свою шутливую рондель,
Возьми же эту самодель,
Чтоб спрятать в башенку под крышу.

Ты что-то говоришь, я слышу?
Что? лучше скрыть ее в постель?
Как хочешь! — я электростишу
Тебе в альбом свою рондель.

А может быть, ты спрячешь в нишу
Своей души, под сердца хмель?
Там ненадежно? неужель?
Своей тревоги не утишу,
Но все-таки электростишу.

О, если б клен, в саду растущий,
Расправив ветви, улетел!..
О, если бы летать хотел
Безмозглый клен, в саду растущий!..
Он с каждым днем все гуще-гуще,
И вот уж сплошь он полиствел.
Что толку! — лучше бы: растущий,
Взмахнув ветвями, улетел!

А если я себе позволю,
Дав ямбу пламенному волю,
Тряхнуть прекрасной стариной
И, вдохновляемый весной,
Спою поэму на отличье,
В которой будет пенье птичье,
Призывотрели соловьев
И воды рек, и сень лесов,
И голубые лимузины,
И эксцентричные кузины,
И остро-пряный ассонанс,
И элегантный Гюисманс,
И современные-грезэрки,
Заполнившие этажерки
Томами сладостных поэз,
Блестящими, как полонез,
И просто девственные дамы,
Себе построившие храмы
В сердцах совсем чужих мужей,
Забывшие своих детей,
Своих супругов — из-за скуки;
И тут же Скрябинские звуки, —
Поэма, полная огня, —
И жалопчелье златодня,
И сумасшествие Берлина,
И мудрость английского сплина,
И соком блещущий гранат,
Эолпиано Боронат
И с ней снегурочность Липковской,
И Брюсов, «президент московский»,
И ядовитый Сологуб
С томящим нервы соло губ,
Воспевших жуткую Ортруду,
И графоманы, отовсюду
В журналы шлющие стихи,
В которых злющие грехи,
И некий гувернер недетский
Адам Акмеич Городецкий,
Известный апломбист «Речи»,
Бездарь во всем, что ни строчи,
И тут же публикой облапен,
Великий «грубиян» Шаляпин
И конкурент всех соловьев
И Собинова — сам Смирнов,
И парень этакий-таковский
Смышленый малый Маяковский,
Сумевший кофтой (цвет танго!)
Наделать бум из ничего.
И лев журналов, шик для Пензы,
Работник честный Митя Цензор,
Кумир модисток и портних,
Блудливый взор, блудливый стих…
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
И свита баб Иллиодора,
Сплошной нелепицы и вздора,
И, наконец, само Танго —
«Бери ее! бери ero!..»