Борис Божнев - Элегия эллическая. Избранные стихотворения

В 1924 году, стараниями вернувшегося из эмиграции Валентина Парнаха, три стихотворения Божнева, вместе со стихами его товарищей по творческому объединению «Через» А.Гингера и В.Немецкого, были опубликованы в московском альманахе «Недра» (кн.3) – уникальный случай публикации эмигрантских поэтов в советской печати того времени.

Божнев не ограничивал свою творческую активность только поэзией. «С Жаном Кокто он снимал какие-то сногсшибательные фильмы абстрактного характера и сатанинского содержания. Дружил с Рене Клером. Писал акварелью и китайской тушью пейзажи под влиянием Хокусаи и Фуджита (с последним тоже дружил)», — вспоминает в одном из своих неопубликованных эссе писатель Бронислав Сосинский. Страстный коллекционер, Божнев собрал уникальную коллекцию почтовых открыток эротического содержания (несколько тысяч экземпляров только 1900 года выпуска!), главными «героями» которых были Людовик XIV, мадам Помпадур и Наполеон I. Выставка этой пикантной коллекции приобрела скандальную известность: некоторые экспонаты мэр Парижа лично приказал снять со стены, а префект одного из парижских департаментов и вовсе запретил посещать «неприличную» выставку … полицейским и военнослужащим (по-своему боролся за чистоту нравов, бедняга!).

Выход первой поэтической книги Божнева, носившей несколько вызывающее название «Борьба за несуществование» (Париж, 1925), сопровождался не меньшим скандалом в литературной среде русской эмиграции. Стихотворения, вошедшие в книгу, поражали своей противоречивостью: резким контрастом между классически ясной и строгой формой, подчеркнуто чуждой судорожному экспериментаторству и безоглядному «новаторству» разномастных авангардистов, и своим шокирующим содержанием, в значительной мере определявшимся «эстетикой безобразного». Деэстетизация поэтического языка, откровенный эротизм, возвышение традиционно низких, внелитературных тем, эпатирующее снижение традиционно высоких тем и образов – таковы характерные особенности целого ряда стихотворений Божнева, во многом ориентировавшегося на творчество французских «проклятых» поэтов:

(«Я не люблю оранжереи…»)

Или еще хлеще:

(«Стою в уборной…»)

Реакция высоконравственной эмигрантской критики была соответствующей. «Липкое, противное мелкоблудие, скучное и неинтересное, а главное — противное и ненужное», — писал критик М. Ганфман, с удовольствием отмечая, что «истерический выкрик «Борьбы за несуществование» остался неуслышанным» читательской публикой [4] М.Г. [Ганфман М.] Рец.: «Борьба за несуществование» // Сегодня. 1925. 6 июня. С. 5. . «Грязная порнография», «бессильная, больная, безликая розановщина, писссуарная поэзия», — так оценил лирику Божнева критик Е.А. Зноско-Боровский [5] Зноско-Боровский Е. Парижские поэты // Воля России. 1926. № 1. С. 159. , которого шокировал демонстративный антиэстетизм многих стихотворений сборника («И с омерзением приемлю…», «Пишу стихи при свете писсуара…», «По кладбищу хожу веселый…» и др.). Во многом с ним был и солидарен С.Яблоновский (С.В.Потресов), автор пренебрежительно-глумливой по тону рецензии с характерным названием «Геройчик нашего времени» [6] Яблоновский С. Геройчик нашего времени // Руль. 1925. 21 марта. С. 2-3. , в которой Божнев безосновательно упрекался в примиренческой позиции по отношению к советской власти (рецензента возмутило то, что два стихотворения «Борьбы за несуществование» были посвящены «советским» поэтам А. Кусикову и С. Есенину).

«Печальным и убогим» назвал поэтический мир Божнева Георгий Адамович [7] Адамович Г. Литературные беседы // Звено. 1925. 23 февраля. № 108. С. 2. , отметивший, однако, безукоризненное формальное мастерство и искренность поэта, за циничной позой и эпатажем которого чувствовалась глубина переживаний и мучительная боль за печальное несовершенство мира и бессмысленность человеческого существования. Не случайно во многих стихотворениях сборника («Вымывшись и в белую рубашку…», «О, не смотри в оконную дыру…», «В толпе я смерть толкнул неосторожно…», «Ах, бабочка между домами…») доминировали темы самоубийства, смерти, прорыва за пределы постылой земной действительности. Традиционная романтическая тема неприятия «этого» мира, определившая идейно-эмоциональный колорит всей книги (примечательно и ее программное заглавие), зачастую решалась поэтом с позиции бескомпромиссного нигилистического отрицания земного бытия, вызывающего у лирического героя Божнева лишь брезгливое отвращение: