Анна Присманова - Туманное Звено. Стихотворения

Стоит он на последней грани
строения и пустоты.
Куда он простирает длани?
Зачем его тревожишь ты?
Не трогай лунного провидца:
он двигается неспеша,
он знает где остановиться,
куда его ведет душа…
…………………………………..

В русалочьей ночной сорочке,
гремя железом листовым,
я дохожу уже до точки,
где зданье переходит в дым.

Когда безглазая, босая,
стою я зданья на краю,
лишь голова луны спасает
от сокрушенья плоть мою.

Но — связанная со зданьем,
не с плотной почвой полевой,
а с этим призрачным созданьем,
снабженным только головой —

я все же чувствую истому
(молчи, перо мое, молчи!)…
Как руки, ко всему земному
от головы идут лучи…
………………………………….

Лучи большой луны сквозь стекла
струятся на мою кровать.
Я от бессонницы поблекла.
Как мне болезнь мою назвать?

Бывает странное страданье,
потусторонняя напасть.
Когда она, как дождь на зданье,
на сердце вздумает напасть —
она, как он, неумолима:
склоняется пред ней и врач,
и даже стойкость пилигрима
нередко переходит в плач.

Не одарил меня наследством
отец, но будучи врачом,
дал мне действительное средство
быть той болезни палачом.

Луну — услужливое слово —
во всех склоняю падежах,
о главном не сказав ни слова,
но возле главного кружа.

Лечение первостепенно:
пока я о луне пою,
я вырезаю постепенно,
как опухоль всю боль мою.

Молчала я, тоской пугая
саму себя (как птицу мгла).
Но ты, подруга дорогая,
мне высказаться помогла!
За то, что не смыкая вежды,
с тобою всласть я говорю —
за невозможность, за надежды —
луна, тебя благодарю.

Над комнатой уже нависла мгла.
Но — мысленному повинуясь сдвигу —
я достаю из темного угла
одну многозначительную книгу.

Имея тягу к буквенным трудам,
мне кажется, я долга не нарушу,
когда, на время, вам для чтенья дам
ее — уже разрезанную — душу.

Сроднятся ль с вашим мертвенным лицом
рожденные живою кровью строчки?
(Приходится поставить пред концом
знак вопросительный мне — вместо точки).

Волне, упавшей при луне
в песок (от собственного груза),
со дна поднявшейся волне —
невольно отдалась медуза.

Паденье пены с крутизны —
естественной послушна силе.
О, сила вздыбленной волны,
о, кони мчащиеся в мыле!..

С кипеньем вала меж камней —
бескостной мыслимо ль бороться?
И человек, подобно ей,
волне девятой отдается.

Еще не знает он, куда
стремительною двинут лавой,
но должен, долже повода
он сдерживать рукою правой.

А скорбь его, как крест большой,
вся слева — на сердечном фланге…
Скажи, с такою ли душой
спускался лермонтовский ангел?

Когда задумает расстаться
мое дыхание со мной,
я не смогу уже остаться
на затверделости земной.
Когда в лампаде мало масла,
когда у свечки сала нет…
Но прежде чем она погасла,
она дает высокий свет.

Прости меня, что не блистала
я в полдень полной красотой,
зато полуночью листала
я листья книги золотой,
той самой, что рассталась с глиной,
и всю меня несет туда,
откуда кажутся равниной
ущелия и города.

Лоснился щебень. Бились воробьи
над крошками разрушенного хлеба.
Тяжелый флот скользил вдоль моря и
флот облачный — по временам вдоль неба.

Весенний сквер был по-балтийски чист.
Гудела детвора вокруг эстрады…
Одно дитя, как виноградный лист,
упорно липло к столбикам ограды…

……………………………………….
Через дорогу, в дюнах, над песком,
у грядок с будущими огурцами,
стоял в уединеньи длинный дом
с довольно необычными жильцами.

Он сделан был из желтых кирпичей,
и все вокруг весной дышало, кроме
смирительных рубашек и ключей
для тех, что проживали в желтом доме.

Он сделан был из желтых кирпичей
и все вокруг весной дышало кроме
смирительных рубашек и ключей
для тех что проживали в желтом доме