Анна Присманова - Туманное Звено. Стихотворения

С ночных высот они не сводят глаз,
под красным солнцем крадутся, как воры,
они во сне сопровождают нас —
его воркующие разговоры.

Чудесно колебались, что ни миг,
две чаши сердца: нежность и измена.
Ему друзьями черви были книг,
забор и звезды, пение и пена.

Любил он снежный падающий цвет,
ночное завыванье парохода…
Он видел то, чего на свете нет.
Он стал добро: прими его, природа.

Верни его зерном для голубей,
сырой сиренью, сонным сердцем мака…
Ты помнишь, как с узлом своих скорбей
влезал он в экипаж, покрытый лаком,

как в лес носил видения небес
он с бедными котлетами из риса…
Ты листьями верни, о желтый лес,
оставшимся — сияние Бориса.

Дадут ли в жизни будущей венцы
взамен неисцелимого порока?
Таких — не утешают леденцы,
глаза их в синеве сидят глубоко.

Подчеркивает мраморность чела
не локон — роковой венок уродства.
Лучистая, но льдистая скала
не в силах дать травы для скотоводства.

Но эдельвейс, цветок пустых полей,
пленяет нас среди высот громоздких.
И матери горбатый сын милей
других ее — высоких — недоростков.

Быть может, горб — сращение тех крыл,
которыми махал твой сын в лазури,
когда еще он херувимом был.
Но как найти крыло в верблюжьей шкуре?

До пашни — дождевые облака,
до нас — дошли слова издалека:
«Речь серебро, а золото — молчанье».
Но, вставши от ночного столбняка,
производительница молока —
корова издает свое мычанье.

И, озирая бедный свой надел,
лесной ручей — о благостный удел! —
в тиши журчит по мелкому песочку.
Рука моя скудеет не у дел:
уж верхний слой воды захолодел,
но нижний пробивает оболочку.

Бьют влагой в пламя. В доме слышен плач.
Дрожит фитиль. И опытнейший врач
к отчаянному прибегает средству.
Конец. Уже над дерном ходит грач.
Но, как твое занятие, палач,
огонь передается по наследству.

Настоящий воитель является пушечным мясом:
золотой ореол над собой он хоронит во мгле.
Как под ветром ветла, как жена перед иконостасом,
расстилается он по укромной окопной земле.

Настоящая служба, мой друг, не блестит позолотой:
в сером платье она, в серой кухне стоит в уголке.
Так бесхитростно Золушка, вышколенная работой,
у стола засыпает с голубкой на голой руке.

Настоящее время совсем нам не кажется жизнью:
в полусне мы любуемся мраморным телом зимы.
Лишь в полете своем снег действительно безукоризнен,
но начало вещей и конец их пленяет умы.

По веленью Водолея
мы мечтаем, бдим и спим.
Солнце, сумерки жалея,
небо уступает им.

Тех же четырех наседок —
просинь, лето, осень, снег —
водит год, но напоследок
позабыл их человек.

Не звездой теперь дорогу
метит он, а фонарем.
Сердце рощи понемногу
истекает янтарем.

Плачет сосенка, для плясок
наших данная костру.
Плачет плоть моя — подпасок,
с горем вставший поутру.

Только сумрак видит звезды,
белый день обидит их.
Лишь в лощине козам роздых,
в котловине — ветер тих.

Лишь во сне цветами тело
наше дышит не спеша.
Лишь во сне вступает в дело
одичалая душа.

И конец для нас загадка,
и начало спит во мгле.
Нам и сумрачно, и сладко
быть на сей еще земле.

Поутру и здесь в тумане клевер,
на заре весенней розов он.
Но весна от нас пойдет на север,
где стоял всю зиму санный звон,

где стояли печи, ягод вазы,
перед каруселью круглый рот,
в полке мальчик-с-пальчик, водолазы,
в озере — стволы наоборот.

Озеро вернется — о, поверьте!
Просверлите стебель камыша:
запоет высоко пред смертью
полый стебель, голая душа.

Заплаты черепичные красны.
Зерно в земле побегами лучится.
Уверенная поступь у весны,
нам у нее пристало б поучиться.
Доверь же ей ведение пера —
гусиного пера, не золотого, —
душа моя! Сегодня со двора
и ты пойдешь. Перо — твоя обнова.