Константин Левин: Стихи

* * * Когда я стану плохим старикашкой, Жадно питающимся кашкой, Больше овсяной, но также иной, То и тогда позабуду едва ли Там, на последнем своем перевале, Нашу любовь в Москве ледяной.

Преувеличиваю? - Малость. А что еще мне в жизни осталось? А вот что в жизни осталось мне: Без тени преувеличенья Изобразить любви теченье Коряги, тина, мусор на дне.

70-е

* * * Проходит пять, и семь, и девять Вполне ничтожных лет. И все тускней в душе - что делать Серебряный твой след.

Я рюмку медленно наполню, Я весел, стар и глуп. И ничего-то я не помню, Ни рук твоих, ни губ.

На сердце ясно, пусто, чисто, Покойно и мертво. Неужто ничего? Почти что, Почти что ничего.

1978

ПАМЯТИ МАНДЕЛЬШТАМА Перечитываю Мандельштама, А глаза отведу, не солгу Вижу: черная мерзлая яма С двумя зэками на снегу.

Кто такие? Да им поручили Совершить тот нехитрый обряд. Далеко ж ты улегся в могиле От собратьев, несчастный собрат,

От огней и камней петроградских, От Москвы, где не скучно отнюдь: Можно с Блюмкиным было задраться, Маяковскому сухо кивнуть.

Можно было... Да только на свете Нет уже ни того, ни того. Стала пуля, наперсница смерти, Шуткой чуть ли не бытовой.

Можно было, с твоей-то сноровкой, Переводы тачать и тачать. И рукой, поначалу лишь робкой, Их толкать, наводняя печать. Черепной поработать коробкой И возвышенных прав не качать.

Можно было и славить легонько, Кто ж дознается, что там в груди? Но поэзия - не велогонка, Где одно лишь: держись и крути.

Ты не принял ведущий наш метод, Впалой грудью рванулся на дот, Не свихнулся со страху, как этот, И не скурвился сдуру, как тот.

Заметался горящею тенью, Но спокойно сработало зло. И шепчу я в смятенном прозренье: - Как же горько тебе повезло

На тоску, и на боль, и на силу, На таежную тишину, И, хоть страшно сказать, на Россию, А еще повезло - на жену.

80-е

* * * У старого восточного поэта Я встретил непонятный нам призыв: Тиранить, невзлюбить себя. И это Сработало, до пят меня пронзив.

Нет у Христа подобного завета, И не ищите. Тут видна рука Раскосого и сильного аскета, Что брюхо вспарывает в час рассвета И собственные держит потроха.

Он сам с собой вчистую расквитался, Когда, взойдя на этот эшафот, Одной рукой за воздух он хватался, Другою - за распоротый живот.

О харакири варварская сущность, Гордыня, злоба, мужество и спесь. Но с чем я против них, убогий, сунусь, Нестрогий весь, перегоревший весь?

80-е

* * * Я подтверждаю письменно и устно, Что, полных шестьдесят отбыв годов, Преставиться, отметиться, загнуться Я не готов, покуда не готов.

Душа надсадно красотой задета, В суглинке жизни вязнет коготок. И мне, как пред экзаменом студенту Еще б денек, а мне еще б годок.

Но ведомство по выдаче отсрочек Чеканит якобинский свой ответ: Ты, гражданин, не выдал вещих строчек, Для пролонгации оснований нет.

Ступай же в ночь промозглым коридором, Хоть до небытия и неохоч. И омнопоном или промедолом Попробуй кое-как себе помочь.

14 августа 1984