Лилит Мазикина: Сказки для падчерицы

Старый фонарь мотыльками чистит

Лампочное стекло.

Туча себя потихоньку месит.

Лужи лежат по дворам.

Катится, катится перстень-месяц.

Спите, давно пора.

Кукольница

A Tatnomas

Когда

она

закрывает

глаза,

слышит,

как

говорят

игрушки:

зайчиха-

девочка

Егоза,

зайчонок-

мальчик —

смешной

пузан,

медведь,

суровый,

как

партизан,

щенок

и кукла-

старушка.

Погода,

поэзия,

чей-нибудь

зад,

грядущая

скоро

пирушка;

голосом

нежным

журчит

Егоза,

голосом

тонким

стрекочет

пузан...

Когда

она

открывает

глаза —

и с ней

говорят

игрушки.

Прибой

Из алого паруса вышла отличная юбка,

и два замечательных фартучка, и маленький половик.

Осколок бушприта Лонгрэну пошёл на трубку,

обломок побольше — на новый игрушечный бриг.

Спасибо прибою за то, что он милостив к бедным!

За бочку тюленьего жира, за горькую серую соль,

за крепкий камзол с шеренгами пуговиц медных —

за то, что он кормит Лонгрэна

и свято хранит Ассоль.

Мыли-вымыли

Мыли-вымыли добела волосы

Мне студёные пальцы реки,

Обряжали жемчужным поясом

Примеряли к лицу венки,

Чешуи драгоценным всполохом

Украшали моё бедро...

Над рекою щербатый колокол

Полоскал ветром гулкий рот.

Месечина

Я худа и бела от причины:

положила меня мать под «месечину»,

в лунный свет уложила голодный,

в луч холодный.

Говорила ей бабка, учила:

не клади ты дитя под «месечину»,

прячь ты люльку в угол самый тёмный,

самый сонный.

Только зря бабка мать мою пугала:

хоть и вышла она замуж за цыгана,

над обычаями нашими — смеялась,

издевалась.

Четверых родила от цыгана,

а потом сама же и ругалась:

больно много кричат, говорила.

Не любила.

И однажды по весне, вжасмина цвете,

положила меня спать в лунном свете,

а сама взяла и в лес убежала

рысью шалой.

А луна-то кровь цыганскую любит:

целовала луна мои губы,

целовала, пока не побледнели,

да пожалела.

Налетела утром бабка чёрной птицей,

подхватила меня, как волчица,

унесла далеко, под иконы,

бить поклоны,

да отцу кричала, темнолица:

«Говорила, не женись на волчице!»

А я тихо глядела, глядела,

как луна полетела.

Золотые струны

В моей клетке прутья —

Золотые струны.

На таких не много

Наиграешь песен.

Мне бы разогнуть их

Да сыграть на лунных,

Над рекой дороги

Под обрывом леса!

Мне бы только силы

В кружевные перья,

Мне бы только стали

В коготки-царапки —

Пела бы, не выла

В яму завечерья,

Да плясала с шалью

Чёрной моей бабки...

Льётся блеск латунный —

Надо мной глумится,

Злой тоскою крутит.

Отворите дверцу!

Разорвите струны!

Отпустите птицу!

Дайте просто прутик —

Натолкнуться

сердцем...

Клад

Ринке

В ночь на Ивана Купалу

В чаще, от елей чёрной,

Клад золотой искала

Так, наугад, девчонка.

Были костры у речки

Алы. Смеялась ночка.

Плыли по речке свечки

На голубых веночках.

Злые босые русалки

С белыми в лунь волосами

С лешим играли в салки,

Щёки ему кусали.

В ночь на Ивана Купалу

В чаще, от смеха звонкой,

В мокрой траве отыскала

Горсть чешуи девчонка.

Бутерброд

Принцесса заточена в башне из стали, стекла и бетона,

белеет лицо за окошками шестнадцатого этажа.

Принцесса давно не ждёт ни рыцаря, ни дракона,

и даже ни тонконогого, беспомощного пажа.

Она вышивает маки, да только никак не вышьет —

распятая ткань пылится, пожалуй, четвёртый год.

Принцесса проверит почту. Принцессе никто не пишет.

Принцесса вздохнёт тихонько и сделает бутерброд.

Кошки

A Sister Tabl

Я шла по дорожке,

Вертлявой дорожке,

Петлявой дорожке

Ничуть не спеша,

Как вдруг вижу — кошки,

Цветастые кошки,

Мурластые кошки

Поймали мыша.

«Послушайте, кошки,

Любезные кошки,

Чудесные крошки,