Давид Бурлюк - Садок судей

Немая ночь, людей не слышно.
В пространствах — царствие зимы.
Здесь вьюга наметает пышно
Гробницы белые средь тьмы.
Где фонари, где с лязгом шумным
Змеей скользнули поезда,
Твой взгляд казался камнем лунным,
Ночей падучая звезда.
Как глубоко под черным снегом
Прекрасный труп похоронен.
Пожри просторы шумным бегом,
Затмивши паром небосклон.

Co звоном слетели проклятья,
Разбитые ринулись вниз.
Раскрыл притупленно объятья,
Виском угодил о карниз.
Смеялась над мной колокольня,
Внизу собирался народ.
Старушка — горбом богомольна.
Острил изловчась идиот.
Чиновник лежал неподвижно.
Стеклянными были глаза.
Из бойни безжалостноближней
Кот рану кровавый лизал.

Ты окрылил условные рожденья
Сносить душа их тайны не смогла.
Начни же наконец поэзии служенье —
Всмотрись излучисто — кривые зеркала.
Неясно все, все отвращает взоры,
Чудовищно сознав свое небытие:
Провалы дикие и снов преступных горы!..
Ты принял, кажется погибели питье!

Чудовище простерлось между скал,
Заворожив гигантские зеницы.
Махровый ветр персты его ласкал,
Пушистый хвост золоторунной птицы.
Сияющим, теплеющим зигзагом
Тянулось тело меж колючих трав…
И всем понятней было с каждым шагом
Как неизбежно милостив удав.
Свои даря стократные слова,
Клубилося невнятной колыбели…
Чуть двигаясь, шептали: «раз» и «два»,
А души жуткие, как ландыши, слабели.

Твоей бряцающей лампадой
Я озарен лесной тиши.
О, всадник ночи, пропляши
Пред непреклонною оградой.
Золотогрудая жена
У еле сомкнутого входа.
Теплеет хладная природа,
Свои означив письмена.
Слепые прилежании взгляды.
Дождю подставим купола.
Я выжег грудь свою до тла,
Чтоб вырвать разветвленья зла,
Во имя правды и награды.
Объятий белых жгучий сот.
Желанны тонкие напевы,
Но все ж вернее Черной Девы
Разящий неизбежно мед.

На исступленный эшафот
Взнесла колеблющие главы!
А там — упорный черный крот
Питомец радости неправой.
Здесь, осыпаясь, брачный луг,
Волнует крайними цветами.
Кто разломает зимний круг
Протяжно знойными руками?
Звала тоска и нищета,
Взыскуя о родимой дани.
Склоняешь стан; не та, не та!
И исчезаешь скоро ланью.

Монах всегда молчал
Тускнели очи странно
Белела строго панна
От розовых начал.
Кружилась ночь вокруг,
Бросая покрывала.
Живой, родной супруг,
Родник, двойник металла.
Кругом, как сон, как мгла
Весна жила, плясала…
Отшельник из металла
Стоял в уюте зла.

Ты изошел зеленым дымом
Лилово синий небосвод,
Точася полдней жарким пылом
Для неисчерпанных угод.
И, может быть, твой челн возможный
Постигнем — знак твоих побед,
Когда исполним непреложный,
Жизнь искупающий — обет.
Сваливший огонь, закатный пламень,
Придет на свой знакомый брег;
Он, как рубин — кровавый камень,
Сожжет предательства ковчег.

Пой облаков зиждительное племя,
Спешащее всегда за нож простора!
Старик седой нам обнажает темя,
Грозя гранитною десницею укора.
Прямая цель! Как далеко значенье!
Веселые. К нам не придут назад.
Бессилие! Слепое истощенье!
Рек, воздохнув: «Где твой цветистый вклад?
Где пышные, внезапные рассветы,
Светильни хладные, торжественность ночей?..»
Угасло все! Вкруг шелест дымной Леты
И ты, как взгляд отброшенный — ничей!
Упали желтые, иссохшие ланиты,
Кругом сгустилась тишь, кругом слеглася темь…
Где перси юные, пьянящие Аниты?
О, голос сладостный, как стал ты глух и… нем!..

Белила отцветших ланит.
Румянец закатного пыла.
Уверен, колеблется, мнит —
Грудь мыслей таимой изныла.
Приду, возжигаю алтарь,
Создавши высокое место.
Под облаком снова, как встарь,
Сжигаю пшеничное тесто.
Протянется яркая длань,
Стремяся за пламенем острым.
Будь скорое! Музыкой вспрянь,
Раскройся вкруг пологом пестрым.
Пускай голубое зерно
Лежит отвердевшим пометом…
К просторам и в завтра — окно.
Ответ многолетним заботам.