Иосиф Бродский - Пейзаж с наводнением

«Когда, раззадорясь, Эрос
острой стрелой, не целясь,
пронзает сердце навылет,
сердце теряет ценность.
Пошли мне — молю Киприду —
любовь, а не эвмениду,
любовь, что легко осилит
предательство и обиду,
горечь и боль разлада.
Такая любовь — отрада.
Другой мне любви не надо».

«А я не прошу о счастьи.
Дай мне над сердцем власти.
Нет хуже, чем рабство страсти.
Дай мне одно и то же
Тело всегда и ложе.
Пусть прошлое будет схоже
с будущим: лучшей пары
нету. Дай жизнь без свары
в стенах простой хибары,
от целого мира втайне.
Это, Киприда, дай мне».

«Скорей умру, чем покину
отчизны родную глину.
Не дай мне познать чужбину,
где смотрят в лицо, как в спину.
Не дай пережить изгнанья —
изнанки судьбы, незнанья
что с родственниками, стенанья,
праздного назиданья.
Не дай мне увидеть Феба
в пустыне чужого неба».

«Вдоволь, смотрю, вкусила
ты этого. Всем чужая,
я бы заголосила,
ограбленной подражая.
Но замкнуто сердце друга
фразой витиеватой.
Не сравнится округа
ширью с твоей утратой:
кроме тебя, покуда
нет для нее сосуда».

«О, бессмертными избранные в родственники афиняне!
О, Эрехтеев город, в чьем гордом имени
непобедимость с мудростью смешиваются для эллина,
чьих стен не дано сокрушить врагу, а векам — не велено.
В безоблачной синеве клубятся там небожители,
и слава земная не хочет себе иной обители.
Там златокудрой матери, прошлым людским владеющей
дочери — Девять Муз — ведут хоровод свой девичий».

«Там поминает Киприду Кефис волны сверканием,
и воздух наполнен богини дыханья благоуханием.
Вдох ее — мирт и тирс, магнолиевы сплетения
и выдох — как многих роз запах в момент цветения.
И там, к золотым кудрям богини рукой приколоты,
не увядают цветы, но отливают золотом,
и там эротам стоять, как на часах, наказано
не дальше, чем золотая прядь, от разума».

«Подумай, как тебя примут
этот город и климат,
как на порог там ступишь,
если детей погубишь?
Представь только этот ужас:
мертвых детишек в лужах
крови в сырой постели!
Раны на детском теле!
Я так и вижу их лица.
Пощади их, царица.
Ты — не детоубийца.
Да не падет на невинных,
Медея, твоя десница!»

«Слыханное ли дело,
чтобы так затвердело
сердце матери, чтобы
чадам ее утробы
рука ее угрожала
гибелью от кинжала?
и чтобы не задрожала
она от слезинки детской?
Чтоб не прервали дерзкий
замысел сами боги
в олимпийском чертоге.
Мы падаем тебе в ноги».

(вместе)

Охваченные тревогой,
свидетели крови многой,
молим: детей не трогай.

«Дети обречены, и спать идут раньше взрослых».
«Того, что спешит под парусом, не обогнать на веслах».
«И темный ужас, как море, захлестывающее остров,
детей поглощает первых». «Как следует зная дело,
зло разрушает душу, но начинает с тела».
«И дети обречены». «Да, для детей стемнело».

«Но и невесте новой, идти под венец готовой,
тешиться, знать, недолго подаренною обновой».
«Золотом Персефоны вышитою панёвой!»
«От свадебного подарка ей станет внезапно жарко».
«И страшным пламенем после вспыхнет все платье ярко!»
«Не отличит жених суженой от огарка».

«Ты, горе-жених, ты не видишь, что ли
малых детей своих лютой доли?»
«Занесенной над ними руки твоей бывшей дроли?»
«Не сам ли ты, ею, поди, пресытясь,
поджигаешь платье новой невесты, витязь?»
«Ослеп ты, что ли, Язон, что судьбы не видишь?»

«А я плачу вместе с тобой, Медея,
детоубийца! Сердце твое, лютея,
страшную казнь готовит для прелюбодея».
«Забыл он о данном тебе и бессмертным слове».
«Мечтает о царском ложе, о царском крове».
«Пусть знает, что брачного ложа нет без крови!»

«О, тянущийся, как рука,
к Элладе издалека
луч Гелиоса! Останови
руку, еще в крови
детской не обагренную!
Нет ничего лютей,
чем убийство детей.
Будь для них обороною
от материнской тьмы!
Безумье — черней тюрьмы.
Безумьем поражена,
отвергнутая жена
в темницу погружена».