Дмитрий Воденников - Обещание

Будь – навсегда – цветком горячим в мыле,
будь – этой лошадью, запрыгнувшей в себя,
тогда своей рукой
своей ладонью сильной
мне легче будет вытянуть – тебя.
Да, сладко жить, да, страшно жить, да, трудно,
но ты зажмуришься:
в прощальной синеве
сирень и яблоня, обнявшиеся крупно,
как я, заступятся, за младшего – в тебе.
И родина придет с тобой прощаться,
цветочным запахом нахлынув на тебя.
Я столько раз не мог с земли подняться,
что, разумеется, она уже – моя.
Я говорю – а мне никто не верит,
так сколько – остается –
нам вдвоем
еще стоять – в моем – тупом сиротстве,
в благоуханном одиночестве – твоем?
Прощаясь – грубо, с нежностью, с любовью,
я не унижу, господи, Тебя
ни этим «все», ни этим «нет – довольно».
Я – тот цветок, которому не больно.
Я – эта лошадь, господи, Твоя.
Я обязательно оставлю все как было,
чтобы Тебе – в конце – на склоне дня —
Тебе – твоей рукой,
твоей ладонью – мыльной —
сподручней было бы вытягивать – меня.
И очень может быть —
не письменным и устным –
но может быть, ты вытянешь меня
совсем другим – не ярким и не вкусным,
и все поверят мне, и все – простят меня.
А может быть (при всем моем желанье),
всем корнем – зацепившийся опять —
я захлебнусь – своим прощальным ржаньем,
я тоже – не умею – умирать.
Но в этот краткий миг,
за этот взрыв минутный
(так одинок, что некому отдать
все прозвища, названья, клички, буквы) —
я все скажу , что я хотел сказать.
Спасибо, господи, за яблоню – уверен:
из всех стихотворений и людей
(ну, за единственным, пожалуй, исключеньем) —
меня никто не прижимал сильней.
Зато – с другим рывком,
в блаженном издыханье,
все потеряв, что можно потерять:
пол, имя, возраст, родину, сознанье –
я все – забыл, что я хотел сказать.
И мне не нужно знать
(но за какие муки,
но за какие силы и слова!) —
откуда – этот свет, летящий прямо в руки,
весь этот свет – летящий прямо в руки,
вся эта яблоня, вся эта – синева...

И то, что о себе не знаешь,
и то, что вглубь себя глядишь,
и то, чем никогда не станешь, —
все перепрыгнешь,
все оставишь,
все – победишь.

Я падаю в объятья, словно плод,
в котором через кожицу темнеет
тупая косточка —
но как она поет,
но как зудит она,
о, как болит,
болеет,
теряет речь,
не хочет жить, твердеет
и больше – никого – не узнает.

О, как бы я хотел,
чтоб кто-нибудь
все это мог себе, себе присвоить —
а самого меня перечеркнуть,
перебелить, преодолеть,
удвоить,
как долг – забыть,
как дом – переустроить,
как шов, как жизнь, как шкаф – перевернуть...
Но —
личной – жаждой,
собственным – покоем,
одной (всего одной !) —
попыткой —
чьей-нибудь.