Демьян Бедный - Стихотворения

«Здравствуй, милый! Далеко ли
Держишь путь ты, друг?»
«На казацкий круг я еду,
На советский круг».

Дед вздохнул, перекрестился:
«Ох, как с плеч гора!
Уж давно пора б так, детки!
Уж давно пора!»

Мой сын и мой отец при жизни казнены,
А я пожал удел посмертного бесславья:
Торчу здесь пугалом чугунным для страны,
Навеки сбросившей ярмо самодержавья.

Се — вход Чичерина в Лозанну.
Кому скажу: благоговей?
Кто будет петь ему осанну?
Нарежет пальмовых ветвей?

Не будет встречи вдохновенной,
Не будет также и креста,
У конференции надменной
Есть уязвимые места.

Чичерин их лечить не станет,
Но тронет этак раз-другой.
Сказавши тем, кто загорланит:
«Я ж тронул пальцем, не ногой!»

Все будет чинно и понятно
Дипломатическим умам.
Поговорят безрезультатно
И разбредутся по домам.

Из надоевшей всем кадрили
Очередные сделав па,
Начнут хитрить, как и хитрили.
Дробя слабейшим черепа.

Но наш Чичерин, мудрость эту
Не хуже зная, чем враги,
По очень скользкому паркету
Спокойно делает шаги:

Где нужно, сделает, как нужно,
Полунажим, полупоклон.
Отнюдь не выявив наружно,
Что прикрывает наш заслон.

И даже я — на что уж прыток! —
Себе обмолвиться не дам.
Пусть рыщут сотни следопыток
По запорошенным следам!

Вы полюбуйтесь, что за франты
Лакеи верные у госпожи Антанты.
Рабочие кричат им издали: «Эй, эй!
Чего вы, ироды, копаетесь? Живей!
Пора всеобщую начать нам забастовку!»
«Нет, ни за что! Нет, нет! —
Лакеи им в ответ. —
Намедни поднесли мы барыне листовку,
В которой наплели вы дикой ерунды.
Так барыня, когда листовку в руки взяли
И прочитали всё: „Нехорошо! — сказали. —
Держитесь далее от уличной орды.
Всё это варвары, всё дураки и дуры.
Они — вне общества, прогресса и культуры!
Пора на цепь их посадить!“
Все это барыня сказавши, стали хмуры
И не велели к вам ходить!»

Собачек комнатных, товарищи, видали?
Породистые есть, носящие медали.
В придачу блеска их собачьей красоте
Им вяжут бантики на шее и хвосте,
И проманежиться на свежем ветерочке
Их водят барыни на шелковом шнурочке.
Вот Вандервельде! В нем болонку узнаю,
Которая медаль и бантики носила.
Так допустимо ли, чтоб барыню свою
Такая стерва укусила?!

Живые, думаем с волненьем о живом
И верим, хоть исход опасности неведом.
Что снова на посту ты станешь боевом.
Чтоб к новым нас вести победам.

В опасности тесней смыкая фронт стальной.
Завещанное нам тобой храня упорство.
Мы возбужденно ждем победы основной,
Которой кончишь ты, любимый наш, родной,
С недугом злым единоборство!

Рать пролетарская знамена преклонила.
Семьей редеющей друзья стоят вокруг.
— Еще одна священная могила!
— Еще один неотомщенный друг!

Ну что же! Клятвой боевою
Мы честно подтвердим зарвавшимся врагам,
Что — не в пример иным долгам —
Долги кровавые мы возместим с лихвою!

Мужик Исай Слепых, уже давно больной,
Жить приказал на фоминой.
Покой ему, бедняге, вечный.
Вдова к попу — насчет убогих похорон.
А. к слову, поп, отец Мирон,
Был, не в пример другим, на редкость поп
сердечный.
Узнав от плачущей вдовы.
Что нечем будет ей платить за похороны,
Он молвил: «Не у всех в кубышках миллионы.
Сам знаю я, твои достатки каковы.
Да, много горестей узнаешь ты, вдовея…
А что до платы мне… так дело не в деньгах…
Покойный твой Исай, мне помнится, говея,
У исповеди… кхе!.. был в новых сапогах».

На следующий день несли в гробу Исая.
Поп, на ноги свои украдкой взгляд бросая
(Ух, черт, и сапоги ж!), гнусил, распялив рот,
А сзади по снегу с гурьбой босых сирот
Исаева вдова плелась босая.