«Блажной!» Жена уж смотрит косо.
Но в третий раз он сеет просо.
И получились чудеса:
Вся золотая полоса, —
Согнулись мягкие метелки
Под тучной тяжестью зерна
«И ведь земля-то не жирна!»
Пошли по всей деревне толки:
«Да на моей бы полосе…»
Решили просо сеять все!
Все это азбучно, бесспорно,
Но в этой азбуке — урок.
К чему стремится кто упорно,
То он получит в некий срок.
А в срок какой, ответить трудно.
Пороть горячку безрассудно.
Кому медлительность тяжка,
В том, стало быть, тонка кишка
Иль растянулась от натуги, —
Тогда для этаких кишок
Партийный нужен ремешок.
«Эй, подтянитеся, мил-други.
Чтоб близкий, может быть, всполох
Не захватил бы вас врасплох!»
1921
«Вашингтонское разоружение»
(Современная баллада)
В аду прошел тревожный гул
Из-за вестей о Вашингтоне,
И сам великий Вельзевул
Заерзал в ужасе на троне:
«Эй, — закричал он, — Асмодей!
Ты — черт хитрейший в преисподней.
Ты насмотрелся на людей,
Служа в их шашнях первой сводней,
Ты знаешь, что у них к чему,
Ловя оттенки в каждом тоне…
Я — понимаешь? — не пойму,
Что там творится в Вашингтоне?
Кто Хьюз? Святой или дурак,
От чьих проектов уши вянут?
Впрямь на земле для новых драк
Вооружаться перестанут?
Иль блеск „гуманнейших“ идей
Там служит только для парада?..»
«Ол-райт!» — ответил Асмодей
И пулей вылетел из ада.
Недели не прошло одной,
Как, образец натуры пылкой.
Плут Асмодей пред Сатаной
Предстал с лукавою ухмылкой.
«Ну что? С разоруженьем как?» —
Владыка ада зубы стиснул.
Черт, рожу скорчивши в кулак.
Так прямо со смеху и прыснул.
И — от стены и до стены —
Весь ад сотрясся вдруг от смеха:
То мощный хохот Сатаны
Встревожил все четыре эха.
Все черти, вторя Сатане,
Визжа, каталися по аду,
И даже грешники в огне —
И те смеялись до упаду.
А через час в аду — глазей! —
Висели (чудо! без изъяна!)
Портреты «адовых друзей» —
Ллойд-Джорджа, Хьюза и Бриана,
Портреты надпись обвела,
Вонючей писанная смесью:
«Склонился ад за их дела
Пред их заслуженною спесью!»
1921
(Из моего детства)
Самовар свистал в три свиста.
Торопяся и шаля,
Три румяных гимназиста
Уплетали кренделя.
Чай со сливками любовно
Им подсовывала мать.
«Вновь проспали! Девять ровно!
Надо раньше поднимать!
Все поблажкам нет предела!» —
Барин ласково гудел.
Мать на младшего глядела:
«Вася будто похудел…
Нету летнего румянца!.,»
Состоя при барчуках.
Тятька мой три школьных ранца
Уж держал в своих руках,
А за ним пугливо сзади
Я топтался у дверей.
Барин снова: «Бога ради,
Мать, корми ты их скорей!
Вот! — Он к тятьке обернулся. —
Сколько нам с детьми хлопот.
Из деревни твой вернулся?
Разве зимних нет работ?
А, с книжонкою мальчишка?!
Велики ль его года?
Покажи-ка, что за книжка?
Подойди ж, дурак, сюда!»
Я стоял как деревянный.
Тятька подал книгу вмиг.
«М-да… Не-кра-сов… Выбор странный!..
Проку что с таких-то книг?!
Ну, стишки!.. Ну, о народе!..
Мальчик твой, по существу.
Мог бы лучше на заводе
Обучаться мастерству!..
Или все мужичьи дети
Рвутся выйти в господа?..
И опять же книги эти…
Сколько скрыто в них вреда!..
Дай лишь доступ в наше время
К их зловредным семенам!!»
Тятька скреб смущенно темя:
«Что уж, барин!.. Где уж нам!..»
Я со страху и печали
На ногах стоял едва,
А в ушах моих звучали
Сладкой музыкой слова: [31] Из стихотворения Некрасова — «Школьник»
«Ноги босы, грязно тело,
И едва прикрыта грудь…
Не стыдися! Что за дело?
Это многих славных путь.
Не без добрых душ на свете —
Кто-нибудь свезет в Москву,
Будешь в университете —
Сон свершится наяву!
Там уж поприще широко:
Знай работай, да не трусь…
Вот за что тебя глубоко
Я люблю, родная Русь!»
1921
Даль степную застилает
Предвечерний мрак.
По тропинке едет шагом
Удалой казак.
Едет, браво заломивши
Шапку набекрень.
Возле речки — камышовый
Старенький курень.
Сивый дед свои лохмотья
Греет у огня.
«Здравствуй, дед!» — Казак лихого
Осадил коня.
Читать дальше