Михаил Лермонтов - Том 1. Стихотворения 1828-1831

Всё тихо — полная луна * «Всё тихо-полная луна» (стр. 137, 342) Печатается по автографу — ИРЛИ, оп. 1, № 7 (тетрадь VII), л. 1. Впервые опубликовано в «Русск. мысли» (1882, № 2, стр. 172). Датируется летом 1830 года по положению в тетради VII.
Блестит меж ветел над прудом,
И возле берега волна
С холодным резвится лучом.

Никто, никто, никто не усладил * «Никто, никто, никто не усладил» (стр. 138) Печатается по автографу — ИРЛИ, оп. 1, № 7 (тетрадь VII), л. 1. Впервые опубликовано в «Русск. мысли» (1882, № 2, стр. 172). Датируется летом 1830 года по положению в тетради VII, рядом со стихотворением «1830 год. Июля 15-го».
В изгнаньи сем тоски мятежной!
Любить? — три раза я любил,
Любил три раза безнадежно.

Зачем семьи родной безвестный круг
Я покидал? Всё сердце грело там,
Всё было мне наставник или друг,
Всё верило младенческим мечтам.
Как ужасы пленяли юный дух,
Как я рвался на волю к облакам!
Готов лобзать уста друзей был я,
Не посмотрев, не скрыта ль в них змея.

Но в общество иное я вступил,
Узнал людей и дружеский обман,
Стал подозрителен и погубил
Беспечности душевный талисман.
Чтобы никто теперь не говорил:
Он будет друг мне! — боль старинных ран
Из груди извлечет не речь, но стон;
И не привет, упрек услышит он.

Ах! я любил, когда я был счастлив,
Когда лишь от любви мог слезы лить.
Но эту грудь страданьем напоив,
Скажите мне, возможно ли любить?
Страшусь, в объятья деву заключив,
Живую душу ядом отравить,
И показать, что сердце у меня
Есть жертвенник, сгоревший от огня.

Но лучше я, чем для людей кажусь,
Они в лице не могут чувств прочесть;
И что молва кричит о мне… боюсь!
Когда б я знал, не мог бы перенесть.
Противу них во мне горит, клянусь,
Не злоба, не презрение, не месть.
Но… для чего старалися они
Так отравить ребяческие дни?…

Согбенный лук, порвавши тетиву,
Гремит-но вновь не будет прям, как был.
Чтоб цепь их сбросить, я, подняв главу,
Последнее усилие свершил;
Что ж. — Ныне жалкий, грустный я живу
Без дружбы, без надежд, без дум, без сил,
Бледней, чем луч бесчувственной луны,
Когда в окно скользит он вдоль стены.

С минуту лишь с бульвара прибежав,
Я взял перо — и право очень рад,
Что плод над ним моих привычных прав
Узнает вновь бульварный маскерад;
Сатиров я для помощи призвав, —
Подговорю, — и всё пойдет на лад.
Ругай людей, но лишь ругай остро;
Не то —… ко всем чертям твое перо!..

Приди же из подземного огня,
Чертенок мой, взъерошенный остряк,
И попугаем сядь вблизи меня.
Дурак скажу — и ты кричи дурак.
Не устоит бульварная семья —
Хоть морщи лоб, хотя сожми кулак,
Невинная красотка в 40 лет —
Пятнадцати тебе всё нет как нет!

И ты, мой старец с рыжим париком,
Ты, депутат столетий и могил,
Дрожащий весь и схожий с жеребцом,
Как кровь ему из всех пускают жил,
Ты здесь бредешь и смотришь сентябрем,
Хоть там княжна лепечет: как он мил!
А для того и силится хвалить,
Чтоб свой порок в Ч**** извинить!..

Подалее на креслах там другой;
Едва сидит согбенный сын земли;
Он как знаток глядит в лорнет двойной;
Власы его в серебряной пыли.
Он одарен восточною душой,
Коль душу в нем в сто лет найти могли.
Но я клянусь (пусть кончив-буду прах),
Она тонка, когда в его ногах.