Виктор Боков - Том 1. Стихотворения

Без радуги, без грома и без молнии
Прошел едва заметный миру дождь.
Прошел в людском бесславьи и безмолвии,
Никто ему не выкрикнул: — Хорош!

Он был настолько тих и незаметен,
Что в памяти мог сразу умереть.
И было б так, когда бы вслед за этим
Луга не стали буйно зеленеть!

Уж как ехал государь Иван во Псков город,
Что проведывал Васильевич свою землю.
Уж как кланялся свет Грозный своему люду.
Выносил народ на улицу хлеб с солью:
— Не побрезгуй подношеньем, государь наш!
У нас помыслы едины и един хлеб.
Как возрадовались храмы да в частОй звон,
Не тебя ль они приветствуют, Иван-царь?
Но откуда взяться горю средь согласья?
Кто-то в колокол ударил бунт, всполох.
Сдвинул брови царь собольи: — Что за пакость?
Еще есть во Пскове городе измена!
Приказал Иван снять колокол с собора.
— Ну-ка, вырвите ему язык поганый,
Чтобы попусту, негодный, не болтался!
Били молотом по колоколу гулко,
Говорили: — А вперед тебе наука!

Кто-то всхлипывал всю ночь,
А под утро громко плакал.
Это старый странник-дождь
Крыши красил свежим лаком.

Все блестело на виду —
И дороги и растенья.
Каждый злак: — Иду! Иду!—
Говорил от восхищенья.

После ливня и грозы
В зоне царствия лесного
Появлялися грибы
И тотчас же брали слово.

— Мы — лесов своих князья,
Хоть живем мелкопоместно.
Что без нас никак нельзя,
Даже Пришвину известно.

Зеленел поблекший луг,
И светлел напев пастуший.
И один лишь ясный «кук»
Выдавал восторг кукуший.

И на вымытом челе
Существующего мира
Жизнь, чуть-чуть навеселе,
Улыбалась очень мило!

Скрипели сани, сыпал снег,
Стелился под ногами саван,
Метель смеялася, и сам он
Смеялся страшно вместе с ней.
Он звал ее:
     —Княжна Снежна!
В безумном смехе, в трезвом хмеле,
Как сон, как стон, как в самом деле,
Она была ему страшна.
Сияли снежные леса,
Под этой искрившейся стынью,
И все казалося пустынью,
Мир в пыль снегов поизвелся.
И этот стон:
— Сюда! Сюда!
Шли санитары.
— Где же смертник?
И на снегах алел бессмертник,
И сонно плавилась слюда.
И шли саперы,
И сопел
На дальней станции санпоезд,
И что-то ахнуло вдруг, то есть
Гвардейский миномет запел…
— О, господи!
Он встал.
На лбу
Светился крупный жемчуг пота,
К нему стучался сильно кто-то
С вопросом:
— Ты закрыл трубу?
— Закрыл.
Сосед зашел.
— Закурим?
— Давай.
— А где бумагу дел?
— А я все счет веду тем пулям,
Что обогнули мой удел.
Ужли опять стрелять придется?
— Посмотрим дальше, что с весны…
— Тревожно сердце мира бьется
И мне опять дурные сны…
Два рядовые войн обеих
Нашли забаву в табаке.
Эй, мистер атомщик, добей их,
Что держишь смерть в своей руке?!
А за окном снега, сугробы
И светлый месяца озноб.
И вечер, парень чернобровый,
Сердца ворует у зазноб.
И на заснеженном безбрежьи,
Под синим инеем ветвей,
Нам видятся все реже, реже
Следы бессмысленных смертей.

Просился месяц ночевать
В забытой деревушке.
— Тебе привычней кочевать! —
Ответила старушка.

Засим захлопнула окно —
Чего пустое баить.
Сидит себе. В избе темно.
В потемках щи хлебает.

«Ну, что ж? Тогда устроюсь в стог,
На травяном постое.
У бабки нрав, видать, жесток,
С такой и спать не стоит!»

Наелся сена. Вышел пить,
В волне воды ломаясь.
«Не кипяченая! Как быть?
Я животом не маюсь!»

Напился. Фыркнул громко:
— Б-р-р-ы!
В себе души не чает.
И вот спустился под обрыв,
Там мельницу встречает.

На водяное колесо
Тотчас верхом уселся.
Не усидел на нем. Снесло.
Нырнул и осмотрелся.

Свои ученые умы
Ему представил омут.
Навстречу выплыли сомы,
Один рече другому:

— Какая светлость! Вот бы нам
Упрятать под корягу,
На удивление вьюнам,
И окуням-варягам.

Та мысль нечаянно далась
Красавцу в черном фраке.
Со дна решимость поднялась —
Мы говорим о раке.

Подплыл он к месяцу тогда
С огромными клешнями.
Что было дальше — навсегда
Останется меж нами.