Мария Покровская - Творчество Лесной Мавки

Небо — в цвет шерсти волчьей —
Над лесом склонилось молча.
И ярче страшного пламени
По ветру бьется кумач,
Обрывки людского знамени.
Небо — как волчий плач.
Волчица мечется. Страшны — флаги.
Охотник целится на левом фланге.
Рванись, волчица,
в мнимый просвет!
И снег обретает флажковый цвет…

На тающем снегу следов не запутал,
Зачуяв весну —
Когда под белым февральским солнцем
Прицел блеснул.
Как соучастники привычной расправы,
В проталинах лежали поля.
Снег разошелся водою алой.
И пахла весной,
первый день весною пахла земля.

А люди жалеют, как правило, тех,
Кто белый о жизнь не запачкали мех.
Пусть мне по заслугам слепая пальба,
Но в волчьих глазах вековая мольба,
Запекшийся крик: и меня пожалей,
Прости — как умею живу на земле.
Но тысячи ружей ощерились вслед,
И алою рутой подернулся след.

Убили подругу.
Бежал по багровому следу,
А после заплакал на белый осколок луны.
Бог хищником создал. Но этой вражды ты не ведал,
Своей и ее пред людьми ты не ведал вины.
А завтра уж вышел по хрупкому первому снегу
Навстречу охотнику — сбыть ненавистную жизнь.
И звук оглушил, и качнулось поблекшее небо,
Две пули в груди не больнее утраты зажглись.
Но жил. А стрелявший промолвил, справляясь с зевотой,
Лишь искоса глянув на снег, запылавший в крови:
«А знаешь, волчишка — сейчас добивать неохота.
Такое твое уж звериное счастье — живи».
Ночь долгой была. А в предутреннем дымном тумане
Волк всё позабыл и, как будто смиряясь, затих.
И снится, что лижет волчица горячие раны,
И выжить велит, и людей завещает простить.

Теплая луна над логовом,
Дремлют тропы вечные.
Не бывало в мире Боговом
Хищника без нежности.
Сама волчица, исчадье ночей,
Светлой страсти исполнена ныне —
Ибо к мягким соскам ее
Припали щенки смешные.
Благодать звериного лика.
Лунный взгляд смежая, она
Не прирожденной сутью дикой —
Женской кротостью озарена.
Прицел ожидает где-нибудь,
А порою берут и в логове.
Не было, отроду не было
Честности в мире Боговом.

В волчью стаю уйду.
По следам, запорошенным стужей.
Ночью снег, как стекло, беззащитные лапы режет.
Что бродить средь людей со своею ненужной
И такою упрямой, почти что ослепшей надеждой.
В волчью стаю уйду.
И приму волчий кровный закон.
На звериной тропе свое сердце живое
Под бессмертный шиповник тихонько зарою —
До лучших времен.
В волчью стаю уйду…

Судорогой искаженный лик…
Кто к тебе сумеет приклониться,
Кто отпустит боль твою, как птицу,
Бьющуюся в сердце, как в силке?
Я незваной о тебе молюсь,
Изгораю свечкою упрямой.
Перекрестки распинают Русь
Между кабаком и белым храмом.

Да мне все равно, дьявол ты иль святой,
Для меня ты — навеки родной.
Не с белой свечою — с горькой лучиной
Встречать выхожу…
Я знаю все, что было на рваных твоих дорогах —
Дух, да зарево, да блуд на крови.
И я вымолю прощенье тебе у Бога
Чистой болью своей любви.
Город застыл, как жадная плаха.
Больно, больно ранят ласки неживые.
Засмеялся дико, да рванул рубаху —
Раны ножевые.
Под луною черны — раны ножевые.
Я у земли-матушки зелье попрошу,
Да на белой зореньке раны залечу.
Только ни у лекарей нет, ни у земли
Зелья сокровенного — душу исцелить.
Да мне все равно, дьявол ты иль святой,
Для меня ты — что сын родной.

Тот город бездной сотворенный
И корчится в бреду…
Я отыщу твой дом бессонный,
Сквозь тьму, сквозь бред — приду.
И с лика города сотрется
Угар больных ночей.
Там в темноте зажгутся звезды
В ответ твоей свече.

К сероглазому мальчику нежность
Беспробудной, берложной души твоей…
Там сивилла — зима косматая
В беззащитные окна глядит.
Этот блеск декораций подгнивших —
Русь престольная — крыс возня, —
не поймет сероглазый мальчик.
Успокой беззащитную кровушку.
А мое окно грустью теплится,
только слепнет свет на снегу.
Сероглазого мальчика сыном
мое сердце зовет.
И тоскою по колыбели
я пою в холодном дому.
Приходи. Я поведаю тайну.
Сохранит тебя, обережет —
наш родимый, еще не рожденный,
о котором молю Богородицу…