Мария Покровская - Творчество Лесной Мавки

Священник показался слишком молодым, у него были ярко-синие проницательные глаза и ранняя тревожная складка между светлых бровей, а голос высокий, с юношеским надломом. В комнате стало душно и голубовато-дымно от ладана и как-то особенно горестно от звучащих псалмов.

Отслужив панихиду, отец Дионисий подошел к Ярославу.

- Я понимаю, утешать вас сейчас бессмысленно, — сказал тихо и просто. — Прошу вас, держитесь. Ради нее.

Ярослав поднял мутный, каменеющий взгляд. У него тряслись руки.

- Лучше умереть тоже.

- Наши близкие, которые умерли, не хотели бы, чтобы мы шли следом. Мы обязаны жить. За них. Вы теперь не только за себя, а за нее живете, ее жизнь в вас осталась. Человек не умирает, пока живы те, кто его любил.

- Хватит, — Ярослав вздрогнул, как от окрика или удара, судорога боли дернулась в теле. — По какому праву рассуждаете, не лезьте уж лучше. Это мы родного человека хороним, а вам все равно, кого отпевать.

- Если вам от этого станет легче, — священник не отвел взгляда, неизжитое отчаяние на миг исказило его красивое лицо, — два года назад я похоронил брата. Он, когда уходил, очень, очень просил меня жить…

… А потом Ярослав остался в доме сам с уснувшей малышкой.

На полочке под зеркалом лежали Верины заколки, в прихожей осталась ее обувь и плащ. В доме все было так, будто Вера просто ушла на работу и вечером вернется. В кресле сидел смешной плюшевый лисенок, Вера почему-то дала ему кличку Шляхтич и даже в больницу таскала с собой.

Вдруг Ярослав подумал, что она жива, не могла умереть, она уснула просто. Сорвался бежать, предупредить кого-то, чтоб остановились, не закопали живую…

Наверное, неправда, что время лечит. Оно только чуть притупляет боль, и еще — выхолащивает душу, каждый день прибавляет усталости и отчуждения. Привыкаешь, что близкого нет рядом, привыкаешь к молчанию…

Те, кого мы любили, остаются с нами. Я не умру, пока ты меня помнишь и любишь. Я часто говорю тебе это, но ты за своей скорбью не всегда слышишь.

Вплотную подступила осень. Город застился мелким, колким дождем. Сквозь деревья в аллеях просвечивало небо. Прохожие с разноцвеиными зонтами шли каждый по своим делам, вряд ли кто обращал внимание на высокого мужчину, неприкаянно бродившего по улицам.

Район был незнакомый, Ярослав не помнил, как зашел сюда. Вдруг напряженным взглядом он выхватил из толпы молодую женщину на другой стороне улицы. Секунду стоял, всматриваясь — и рванулся к ней. Бежал, расталкивая прохожих, не слушая их возмущенных окриков, боясь только одного — что не успеет догнать и она исчезнет. Дождь припустил сильнее и как плетьми хлестал Ярослава по плечам, по лицу. На перекрестке раздался дикий скрежет тормозов, какая-то машина остановилась, едва не сбив бегущего.

Девушка ускорила шаг. Ярослав догнал ее, попытался схватить за руку.

- Вера!

Прохожая обернулась. Испуг в ее взгляде сменился состраданием. Вблизи она оказалась даже не очень похожа на Веру.

- Извините… — Ярослав отпустил руку девушки, она стеснительно улыбнулась и заспешила прочь.

А он очнулся, прозрел. Что он здесь делает, в чужих кварталах чужого города?.. Маленькая наверняка проснулась и плачет, Ярославу стало стыдно и страшно, что он оставил ее с утра одну. Остро ощутил, как успел соскучиться по ней, теплой, родной, недавно снова научившейся смеяться. Вера оставила ему бесценный дар. И сейчас, как тогда, когда держал дочку на руках, Ярослав с небывалой силой чувствовал жизнь.

А дождь все метался над равнодушной улицей, отражая в лужах небо.

Когда-нибудь вправду проснешься от жгучего света, когда снег, как покров, затянул все раны земли, укрыл всю грязь. И как маленькое доверчивое чудо, на снег лягут крохотные, еще робкие следы, первые шаги ребенка. Так должно быть. Это единственный секрет жизни.

Море тихо дремало после шторма — так обиженный ребенок, наплакавшись и накричавшись, утихомиривается и засыпает на материнских руках; зеленоватые волны колыхались, как мерное спокойное дыхание, и разве изредка слышались последние — уже спросонок — горькие всхлипы. Заходящее солнце просачивалось сквозь водную толщу теплым янтарем.

Девочка-дельфин любила эти часы затишья. Она родилась в океане и разделяла с ним, как с добрым другом, все его радости и боли — наделенная душою более чуткой, чем ее друзья по лазурной дельфиньей стае, и подавно несравненно более чуткой, чем люди.