1977
— Мне сегодня на тропинке
Грач дорогу уступил! —
Так урок учитель начал.
Рассмеялися девчонки,
Рассмеялися мальчишки,
Рассмеялся целый класс.
Если б люди, как учитель,
Так легко шутить умели,
Жизнь была бы много лучше
И счастливее для нас.
1977
Моя поэзия от совести,
Моя поэзия от сердца.
В ней слышится и ветер стонущий,
И нежная струна оркестра.
В ней не найдется модной зауми,
И нет в ней ребусов под рифму.
К природе тянутся глаза мои,
Вот лес, вот луг, вы посмотрите!
Моя поэзия от матери,
От верности родному дому,
Моя поэзия внимательна
И родственна всему живому.
Где только не была строка моя,
Куда ее не заносило!
Была за Волгою, за Камою,
Насквозь прошла по всей России.
Моя поэзия — сыновнее
Признание в любви к Отчизне,
Она любовью установлена,
Любовь ее первопричина.
1977
Какая сила повелела,
Чтобы на Русь пришла холера,
В глуши поэта заперла?
Ну что ж, он взялся за дела.
Как там теперь его невеста?
Что б ни было, хандре не место,
И вот уже скрипит перо,
Когда мертвецки спит село.
Тридцатый год. Поэту тридцать,
Чуть более. Пора жениться,
Прощаться с жизнью холостой,
С литературной суетой.
Решается! Но так ли просто
Обжить ему семейный остров,
Поклонниц и друзей забыть
И успокоенно зажить?
Тревожно у него на сердце,
Где вы, друзья-единоверцы,
Благословите ль вы его
Быть мужем счастья своего?
Рисуются черты невесты,
И вспоминаются аресты,
И декабристы, и Сибирь,
Но карантин кругом. Сиди!
Как быть? Он, Пушкин, непоседа,
Ему нужны — вино, беседа
И женщины, но он для них
Уже помолвленный жених.
Пока жены под кровлей нету,
Пристало буйному поэту
В строку все буйство перенесть.
Прости, Наталья, выход есть!
Он пишет, пишет, пишет, пишет,
Во тьме горит его окно.
В себе поэт такое слышит,
Что только гению дано.
Не мешкай, Пушкин! Браво! Браво!
Уж не померкнет больше слава
Твоих осенних вечеров,
Твоих пленительных стихов!
1978
Под белым башлыком
Бештау с Машуком.
Под белою чалмой
Эльбрус, как часовой.
Край высей снеговых
Знал Пушкина в живых,
Здесь Лермонтов убит.
Стою, меня знобит.
Снег пламенем объят.
В горах горит закат.
Ко мне спешит седок,
Цок-цок, цок-цок, цок-цок.
Зачем на склоне дня
Запальчивость коня?
Остановись, джигит,
Здесь Лермонтов убит.
Джигит на землю слез,
И дрогнул зимний лес,
И воцарилась грусть
В твоем лице, Эльбрус.
Стал холоден сугроб,
Как тот свинцовый гроб,
В котором, бездыхан,
Поручик из Тархан.
Джигит папаху снял,
Коня к себе прижал
И со своим конем
Печалился о нем.
Сказал он в тот же миг:
— Он и для вас велик.
Он полюбил Кавказ,
А заодно и нас!
Вскочил в седло седок,
Цок-цок, цок-цок, цок-цок.
Я следом шел пешком
К Бештау с Машуком.
1977
Живые свечи горят над гробом,
Сердечко пламени дрожит.
Под каменным и тесным сводом
Великий Лермонтов лежит.
А рядом с ним его родные —
И мать, и бабушка, и дед.
Как коротки пути земные,
Был человек — и вот уж нет.
И вот уж он собранье праха,
Смолк жизни звонкий бубенец.
Кладу ладонь свою без страха
На гробовой его свинец.
Кладу и говорю: — Учитель,
Не верь, что в склепе тишина,
Вдовою плачет беззащитной
Поэзия, твоя жена!
Ты на стихи себя истратил,
Строк огневых не остудить.
Прими мою святую клятву
Поэзии не оскорбить.
Съезжается народ в Тарханы,
Он весь вниманье, весь — порыв!
Природа говорит стихами,
Какие Лермонтов творил.
Его именье родовое
Мятежный дух его хранит,
И над вечерней тишиною
Звезда с звездою говорит!
1978
Дайте-подайте
Гармонь на ремне,
Музыки, музыки
Хочется мне!
Той, деревенской,
Которая — та!
В ней и сердечность
И простота.
Читать дальше