1977
Уходит лето, как печально это!
Уходит жизнь, печальней во сто крат.
Знакомый клен сегодня в час рассвета
Открыл сезон и начал листопад.
Казалось, что оркестр печальный грянул
И звуки звонко взрыли синеву,
Когда сорвался с ветки лист багряный,
Закувыркался, тихо лег в траву.
Еще листок… еще листок сорвался
И медленно спланировал в кусты.
Не с этого ли в поле конь саврасый
По ветру громко гриву распустил?!
А листья все летели, и кружились,
И падали безмолвно в мягкий мох.
И под своим родителем ложились,
И слышался в лесу усталый вздох.
Клен милый, каково тебе сегодня,
Когда ветра холодные трубят?
Могу ли я сочувствием сыновним
Хоть капельку обрадовать тебя?
1977
А. Сапожникову,
конструктору вятских гармоней
Мне подарили вятскую гармонь
На фабрике, в большом поселке Ганино.
И я ее привез к себе домой
И никому не дам на поругание.
Ни модному стиляге москвичу
И ни шуту эстрадно-безголосому.
Не трогайте! Она не по плечу
Таким, как вы, прошу вас по-хорошему!
В малиновых мехах горит заря,
Начну играть, и в дом войдет раздолие,
И оживает вятская земля,
С которой я знаком и даже более.
Я полюбил ее простых людей,
Бесхитростных, душевных, разговорчивых.
Мне так близка печаль ее полей,
Крик журавлей, отлетом озабоченных.
Звучи, моя гармонь, и озоруй,
Захлебывайся голосом неистово,
И песенную силу мне даруй,
Мне без нее и дня в боях не выстоять!
1977
Ты говоришь, я примитивный
И прост мой песенный мотив.
Послушай, критик мой ретивый,
А солнце — тоже примитив?
А дождь над крышею ребристой,
Что всех в укрытие загнал?
А ландыш этот серебристый,
Что Лермонтова вдохновлял?
Глухарь токующий на ветке,
Глоток воды, ржаной ломоть —
Все примитив? Оставь наветы,
Тебе меня не побороть!
Я — жизнь! А ты сухая схема.
Да надоел ты — отвяжись!
Тебе была бы только тема,
А мне была бы только жизнь.
С грачиным граем над бродами,
Где зябнут вербы нагишом.
Где зарево над городами
Как свет зари над камышом!
1977
Детинушка — сажень косая,
Ну, словом, русский богатырь,
Шел полем, в борозды бросая
Литые зерна доброты.
Он был и сеятель в пахарь,
И сказочник и фантазер.
Он заливался звонкой птахой
У русских речек и озер.
Он, как ребенок, был наивен,
Доверчивый был и простой.
Не потому ль к нему равнины
Просились в душу на постой?!
Не потому ли в сердце песня
Жила, как в гнездышке своем.
У нас сегодня день воскресный,
Давай Фатьянова споем!
1977
Две матери живут на белом свете.
Двух сыновей на белом свете нет.
Для матерей они как были дети,
Так и остались ими с давних лет.
Одна Мария, а другая Анна.
Две матери, избранницы земли.
Нет сыновей, но славой осиянны
Два имени в космической дали.
Два сына. Две упрямых, дерзких воли,
Один и спал и видел Байконур,
Другой еще за партой, в сельской школе,
Мечтою в беспредельность заглянул.
— Я твердо знаю, полетят ракеты! —
Один сказал. — Посторонись, звезда! —
А в это время под Смоленском где-то
Родился мальчик, чтоб лететь туда.
Чтоб смело окунуться в мирозданье,
Бесстрашно в космос трассу проложить,
Чтоб, сдерживая радость и рыданье,
Сказать, вернувшись: — Мама! Сын твой жив!
Две матери. Две славы. Две легенды.
Две опаленных жизнью седины.
Они сыновним подвигом и делом
В единый круг, как сестры, сведены!
Две матери. Печаль закралась в лица,
Когда не стало славных сыновей.
Двум матерям хочу я поклониться,
Сказать спасибо ото всех людей!
1977
Когда мы полетим к другим планетам,
В неведенье трагически тихи,
Дадим ли поручение поэтам
Собраться в путь и захватить стихи?
Кому поручим? Кто решится первым
Не побояться бездны голубой?
Тот, кто силен лирическим напевом,
Иль тот, кто дружит с маршем и трубой?
Читать дальше