Юрий Кузнецов - Стихотворения и поэмы

На солнце танк горит пятном.
Скатился камень жгучий —
Танкист, охваченный огнём,
Как дом травой ползучей.
Горел танкист средь бела дня,
И догорел танкист.
Переметнулся клок огня
На прошлогодний скирд.
И мыши прыснули на свет —
Несметное число.
И дезертир за ними вслед,
Поскольку припекло.
И снова танки! Склон изрыт
Снарядами. Деревья
Бегут от ужаса. Горит
Окраина деревни.
Во тьме твоей, двадцатый век,
Не исследить печали!
В разбитом доме человек
Играет на рояле.
Так далеки от чистых нег
Военные печали.
С ума сошедший человек
Играет на рояле.
Один за всех иль против всех…
Уж стены запылали.
Полуубитый человек
Играет на рояле.
Удары сыплются вокруг —
И в клочья разметали.
Но кисти рук, но кисти рук
Играют на рояле…

Накрыл Ивана смертный дым…
И враг простер ладонь:
— Такой народ непобедим.
Но с нами Бог… Огонь!

Пришло письмо на старый дом.
Но чёрное, как снег,
Письмо изломное о том,
Что человека нет.
Ушёл из мира человек,
Оставил солнцу тень,
Огню — туман, бродяге — снег,
А топору — кремень,
Осенней буре — листопад,
Долине — тишину,
Слезам — платок, звезде — закат,
Ночному псу — луну.

Распахан танками Восток
И город Тихий Зарев.
Иван-да-Марья жил цветок,
Осталась только Марья.
Во мгле оплакала она
Горючую разлуку.
И скоро солнце и луна
Позолотили муку.
Дом пустовал с того утра —
Угроза прихотлива.
Фугас окрестных три двора
Опустошил без взрыва.
А на стене, как божий свет,
Забрезжило зерцало.
Взорвётся бомба или нет?
Но истина молчала.
Мелькали в зеркале века.
И плыл планетный шар,
Метель, холмы и облака,
Берёза и анчар.
Кривой монгол, стальной тевтон
Легли на нём слоями.
Повёл на Родину масон
Огромными ноздрями.
И отразился декабрист,
И с топором студент,
Народоволец и марксист,
И тот интеллигент,
Перед которым, заблистав
В тумане золотом,
Возник изысканный жираф:
— Россия, твой фантом! —
Сошел Февраль, вскипел Октябрь
Гранёными зрачками.
Погнало пенистую рябь
По зеркалу клочками.
Уму и поиску ломоть
Продиктовал веленье:
Стране закон, идее плоть,
Искусствам направленье…
Страна в огне, страна во мгле,
Фашизм приносит весть:
Нет воли к жизни на земле,
А воля к власти есть.

Поразрешётился весьма,
Погнулся русский двор.
Мелькали галки сквозь дома,
А танки — сквозь забор.
Пришла соседка: — Ой, беда!
Я видела: живьём
Мертвец Иван идёт сюда.
Он близко — за холмом. —
Мария кинулась навстречь
Дорогой распростёртой.
И полилась живая речь:
— Живой ты али мёртвый?
Коли живой, то прикажи,
Чем утолить тебя?
А коли мёртвый, то скажи,
Чем исцелить тебя?

Не плачь, любезная жена!
Супруг бежал из плена.
Земля одна, и ты одна,
И встреча сокровенна.
Опасный путь ему лежал.
Скрываясь от погони,
Он из-под Харькова бежал
С проводником в вагоне.
Где тот безвестный проводник —
Иван вослед не глянул.
Как тень в зерцале он возник
И тенью так и канул.

Иван сказал: — Молчи, жена.
Иван своё возьмёт,
Подай зеленого вина —
Узнаю: жив аль мертв.
Не причитай — недолог срок,
Не тяжели души.
Но чтобы голос твой не смолк,
О сыне расскажи.

Блеснуло Марьино кольцо
Или на солнце камень —
Ударил в пыльное лицо
Далёкий ложный пламень.
Иван прикрыл рукой глаза,
А во поле сверкает.
— Откуда свет? Смотреть нельзя!
— То зеркало сияет.

Из уцелевшей глубины
Невидимого дома
Оно сияло со стены
Неверно и бездонно.

— А ведь под зеркалом тайник, —
Сказал Иван.
— О, боже!
Ты там взорвёшься сей же миг…
— Иль позже. А надёжней
На свете места не найдёт
Сам черт наверняка.
Туда никто не подойдёт…

Но подошёл Лука.
Чихая, он залез в пролом.
— Эхма, пропала хата! —
Потрогал бомбу сапогом
И сел напротив брата.
Про то, как счастию в дыму
Посильное воздал,
Наврал с три короба ему,
А может, нагадал.
— Я у троцкиста был спьяна,
А может, у софиста.
Кабы я знал, что жизнь одна!
Обоих чкнули быстро.
Кровь на аршин ушла с лица,
Но говорю: «Есть снимки,
Великий кормчий — друг отца,
Он с ним бежал из ссылки».
Туда-сюда взялись листать
Историю времён.
Тоска. Я жду, и что же! Глядь:
Ко мне заходит — Он!
«Как жизнь, голубчик?» — Ничего.
«Послушай, — говорит, —
Я знаю брата твоего:
Испания, Мадрид —
Всё проворонил, негодяй,
Хотя и был орёл.
Ты брату так и передай…
Иди».
И я пошёл
Заре навстречу и судьбе…
Так вот, прости, братан,
Я проболтался о тебе…
— Донёс? — сказал Иван.
Лука вздохнул: — Я известил…
И тень его исчезла.
Эсэс огулом оцепил
Опасливое место.
— Пиши, Лука, — сказал эсэс, —
Такое: «Выходи,
Или твоим не жить!» Вот здесь,
Ребенку на груди.
— Хитро придумал басурман,
Но крик подать не хуже.
— Письмо есть мистика, болван! —
Оно приводит в ужас.
Сошла к Ивану тень в пролом.
— Владимир? Вот те на! —
А по Владимиру углём
Кривые письмена.
Иван всё понял: час настал,
Иному и не быть.
Ребёнок мысли угадал
И медлил уходить.
— Отец, возьми, он был со мной,
И протянул кинжал.
— Он… деревянный!
— Нет, стальной! —
Родитель задрожал.
Чужие слышались шаги,
Он деревяшку поднял.
— Святой простак… Побереги! —
Поцеловал и отдал.
Обочь фугас дремал в пыли.
Казалось, только тронь —
И полыхнет из-под земли
Спрессованный огонь.
— Я не хочу нисколько жить! —
Заплакал мальчик звонко
И стал о бомбу колотить…
О, кулачки ребёнка!