Не свое время

Но погоди! От сюжета, читатель,

Вновь отступлю я. Куда нам спешить?

Стал я болтлив, как любой обыватель,

Став обывателем в этой глуши.

Право, есть прелесть в неспешной беседе!

Только теперь оценил я вполне

Те разговоры, что к ночи соседи

Долго ведут, примостясь на бревне.

Сколько заботы о ближних и дальних,

Сколько... ну, скажем, внимания! Да,

Это наследье веков пасторальных

Не растеряли доныне года.

Так же, уверен я, в сумерках длинных,

Чтоб побеседовать – после работ

Тяжких дневных – собирался в Афинах,

В Александрии и в Риме народ.

И говорил о соседкином сыне:

«Не разбавляет водою? Да ну?!

Пьет каждый день?! А слыхал об Эсхине?»

«Что?» – «Изнасиловал девку одну!»

«Это пустяк! Вот в Микенах был жуткий

Случай!..» Ах, что там! Я думал не раз:

Древние греки и турки-сельджуки,

Бритты и персы – надень на них брюки,

Мало б в быту отличались от нас.

Впрочем, совсем не о них, вспоминаю,

Я собирался... Да как-то на миг,

Видно, отвлекся!.. Ну, да! все, что знаю,

Здесь я хотел о героях своих

Вам рассказать. Описать их наружность,

Вкусы, привычки, друзей и семью.

Пусть говорят: «Устарело! Не нужно!»

Нужно! Я твердо на этом стою!

Да! вообще не люблю я манеры

Новой, подтекста, разболтанных фраз.

Нечего жадничать! Вспомним Гомера.

Вот кто на совесть трудился для нас.

Не говоря уж о мыслях и чувствах,

Скажем, опишет он щит – так держись! –

Что там? Размеры? – Не надо! Искусство –

Это искусство, а жизнь – это жизнь!

Лучше начнем. Но с чего же? Конечно,

Только с начала! Но где же оно?

Там ли, где смотрит кривая черешня

В скрытое темной гардиной окно;

Где на дверях по четыре запора,

Где паутина и грязь по углам,

Где по утрам возле примусов ссоры,

Ругань и слезы?.. – Наверное, там.

Там и родился герой мой. В средине

Мая. Едва отгремела гроза

Долгой войны. На измятой перине,

В комнате тесной открыл он глаза.

Дом был роскошным когда-то, с балконом,

Весь по фасаду в узоре лепном.

Канувший в месте не столь отдаленном,

Ставил купец его. Впрочем, потом

Много сменилось жильцов в нем. Вселялись!

Мебель вносили, шумели, смеялись,

Вновь выезжали – но те, что остались,

Пообжилися, наладили быт.

Там перестроили, тут изменили,

Лишние двери кой-где заложили

И постепенно весь дом превратили

В труднодоступный чужим лабиринт.

Что же до бабки героя, Полины,

Та вместе с дочкой ютилась в гостиной,

Перегороженной ширмой. Амур

Около двери – с улыбкой невинной,

С носом разбитым – над люстрой старинной

Девять летящих по кругу фигур.

Позже, году уже в пятидесятом,

Отчим замазал их, но и тогда

По проступающим розовым пятнам

Все их припомнить почти без труда

Мог мой Сережа. И в юности ранней

Думал всерьез он, что необычайной

Будет судьба его; что неслучайно

Он появился на свет по всему,

Если, едва приоткрыл он ресницы,

С выбитой фрески волшебные лица –

Легкие Музы склоняли к нему.

Мать его звали Надеждой. Красива,

Чуть безалаберна, чуть суетлива,

Много претензий, немного ума –

Пестрые платья, цветные косынки...

(Их из старья на разбитой машинке

Перешивала, кроила сама). Пела.

Любила хмельное застолье

Вскладчину; танцы, веселье и гам.

Впрочем, судить ее строго не стоит –

Все мы живем, как отпущено нам.

Что ж до отца молодого героя,

То от тебя, мой читатель, не скрою,

Я никогда его лично не знал.

Правда, Надежда порой в разговоре

Упоминала с тоскою во взоре

О капитане, потом о майоре

И подполковнике... Что ж, я не спорю.

Может быть, даже он был генерал.

Чувствую, скажет читатель устало:

«Что-то наш автор заврался никак!» –

Но почему бы и нет? Генералы –

Тоже мужчины! Увы, это так.

Да и отец ни при чем здесь. Есть отчим –

Полный брюнет с недовольным лицом.

Был он – мне рифма бормочет: рабочим! –

Нет, не рабочим. Он был – продавцом.

Может, поэтому в детстве Сережа

Видел все то, что не видели мы:

Банки сгущенки, и мясо, и рыбу,

Нежного сыра янтарные глыбы,

Окорока с золотистою кожей

И мандарины в разгаре зимы.

Мальчик рос тихим и вялым. Часами

В темном углу за большими часами

Мог он сидеть – пузырьки от духов

Перебирая, иль пуговиц горстку;

Иль в забытьи ковыряя известку,

Иль бормоча окончания слов.

Шла не Корова, а грузная Рова.

Пела не Птица, а странная Ца.