Так наглухо задунет память,
Проводит воронье, кружа,
С последними колоколами –
Есенина неверный шаг.
1925
Едва вступив в широкий круг свободы,
Страна, как колос, солнцем налита,
Как жернова, перевернулись годы. –
Моя Москва, – и ты уже не та:
Пришла пора – недаром в полдень сирый
Добром народным наливалась клеть –
Рублем чеканным о прилавок мира
Раскатисто и буйно зазвенеть.
И вот крутая, новая дорога,
Ложась, сметает полусгнивший дом. –
Москва-часовня на ладони бога,
Москва, годам врученная на слом!
Ты помнишь день, когда, не чуя страха,
Мозолистая шарила рука –
За ситцевою лучшею рубахой
На самом дне большого сундука.
А там, вверху, с глухим и древним граем
Зловещее кружило воронье
И медь рвалась, отрывисто скликая,
Как на беду, на торжище свое.
Но празднично молчит Смоленский рынок.
Через плечо – гармошка на тесьме –
И мать крестила, на прощанье, сына,
Ходынским полем называя смерть.
1926
«Что шуметь, о гибели жалея…»
Что шуметь, о гибели жалея,
Расточать надуманную грусть:
Нет, не смерть взяла от нас Сергея,
А его бревенчатая Русь:
Верно видел он сквозь ужас древний,
Те простые мерные года –
Как железом обрастет деревня,
Как взойдут на пашнях города.
Вправе мы не помнить об уроне,
Но стереть поднимется ль рука:
Он с другой Россией похоронен –
И земля да будет им легка.
1926
«Ты опять со мной, моя Россия…»
Ты опять со мной, моя Россия,
Лучшей песней миру вручена. –
Но бедны слова мои сухие.
Широка московская страна.
Ах, по картам, в строках, меж строками
Мне ль учить такой большой урок. –
Вот опять перебирает память
Пряди русые дорог.
Ветер с Волги – мед и тополь вместе –
Словно гусли тронет эту грудь.
Колоколенка – слепая – крестит
Тенью пресеченный путь.
Оттого клонюсь к земле и к нови,
Что, под спудом, в теле у меня
Костромской и ярославской крови
Светлая цела струя.
Оттого и не зовет иное –
Только б дням шуршать степным огнем –
Что таким же, знаю, перегноем
Я войду в твой мудрый чернозем.
1926
1. «В дни былых, шальных разноголосиц…»
В дни былых, шальных разноголосиц,
В белом платье, в ливень пулевой –
Ты вела по Волге миноносец,
Чтоб знамена крепли над Москвой.
Ты глухие исходила страны,
Научилась многое уметь,
Чтоб крутым пескам Афганистана
В слитных строках вышло шелестеть.
Это сердце – словно с кручи горной
В воды времени упавший лот,
Это жизнь твоя мешком узорным
Перекинута через седло.
Женщина, поэт, товарищ стойкий,
Звонкий крик, летящая стрела –
Ты ли это на больничной койке
Так по будничному умерла.
Но, быть может, славе пред веками
Трижды лучше скинуть седока
В той Москве, чей первый новый камень
Опустила и твоя рука.
1926
2. «Гул земли, лихой полет в седле…»
Гул земли, лихой полет в седле,
Зарево, свинец, степные дали –
Первенцы кремлевских бурных лет.
Мы других учебников не знали,
Но грядущей жизни мирен шаг –
И товарищ, опустив ресницы,
Перелистывает не спеша
Тесным шрифтом взбухшие страницы.
Лишь на миг в положенный урок
Грусть ворвется, словно грач залетный,
Да порой одна из трудных строк
Обернется лентой пулеметной….
Каждый час на вузовских скамьях,
В мягкой тишине лабораторий,
Помним – пролетариев семья
Опыт наш когда-нибудь повторит.
Те, кто там, за братским рубежом,
Ждут всемирного, крутого сдвига –
Пусть страна, в которой мы живем,
Будет им большой настольной книгой.
И чтоб враг не тронул наобум
Славой скрепленного переплета,
Как перо, оттачивайте ум
Для великой будничной работы.
Скучной мерой станем мерить сон
(Дни – в труде, за тихой лампой – ночи).
Чтобы в книгу ленинских времен
Лег и наш прямой и твердый почерк.
1927
Уже на голос твой широкий,
Весна, на всплески влажных дней
Вразброд летят и бьются строки,
Как стая мартовских грачей.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу