Давид Самойлов - Стихотворения

Его талант, при должном направленье,

Когда себе Россия обретёт

Свободу и достойное правленье».

— Позвольте мне чубук, я закурю.

— Пожалуйте огня.

— Благодарю.

А Пушкин думал: «Он весьма умён

И крепок духом. Видно, метит в Бруты.

Но времена для брутов слишком круты.

И не из брутов ли Наполеон?»

Шёл разговор о равенстве сословий.

— Как всех равнять? Народы так бедны, —

Заметил Пушкин, — что и в наши дни

Для равенства достойных нет сословий.

И потому дворянства назначенье —

Хранить народа честь и просвещенье.

— О, да, — ответил Пестель, — если трон

Находится в стране в руках деспота,

Тогда дворянства первая забота

Сменить основы власти и закон.

— Увы, — ответил Пушкин, — тех основ

Не пожалеет разве Пугачёв…

— Мужицкий бунт бессмыслен… —

За окном

Не умолкая распевала Анна.

И пахнул двор соседа-молдавана

Бараньей шкурой, хлевом и вином.

День наполнялся нежной синевой,

Как вёдра из бездонного колодца.

И голос был высок: вот-вот сорвётся.

А Пушкин думал: «Анна! Боже мой!»

— Но, не борясь, мы потакаем злу, —

Заметил Пестель, — бережём тиранство.

— Ах, русское тиранство-дилетантство,

Я бы учил тиранов ремеслу, —

Ответил Пушкин.

«Что за резвый ум, —

Подумал Пестель, — столько наблюдений

И мало основательных идей».

— Но тупость рабства сокрушает гений!

— На гения отыщется злодей, —

Ответил Пушкин.

Впрочем, разговор

Был славный. Говорили о Ликурге,

И о Солоне, и о Петербурге,

И что Россия рвётся на простор.

Об Азии, Кавказе, и о Данге,

И о движенье князя Ипсиланти.

Заговорили о любви.

— Она, —

Заметил Пушкин, — с вашей точки зренья

Полезна лишь для граждан умноженья

И, значит, тоже в рамки введена. —

Тут Пестель улыбнулся.

— Я душой

Матерьялист, но протестует разум. —

С улыбкой он казался светлоглазым.

И Пушкин вдруг подумал: «В этом соль!»

Они простились. Пестель уходил

По улице разъезженной и грязной,

И Александр, разнеженный и праздный,

Рассеянно в окно за ним следил.

Шёл русский Брут. Глядел вослед ему

Российский гений с грустью без причины.

Деревья, как зелёные кувшины,

Хранили утра хлад и синеву.

Он эту фразу записал в дневник —

О разуме и сердце. Лоб наморщив,

Сказал себе: «Он тоже заговорщик.

И некуда податься, кроме них».

В соседний двор вползла каруца цугом,

Залаял пёс. На воздухе упругом

Качались ветки, полные листвой.

Стоял апрель. И жизнь была желанна.

Он вновь услышал — распевает Анна.

И задохнулся:

«Анна! Боже мой!»

1965

Вода моя! Где тайники твои,

Где ледники, где глубина подвала?

Струи ручья всю ночь, как соловьи,

Рокочут в тёмной чаще краснотала.

Ах, утоли меня, вода ручья,

Кинь в губы мне семь звёзд, семь терпких ягод,

Кинь, в краснотале чёрном рокоча,

Семь звёзд, что предо мной созвездьем лягут.

Я притаюсь, притихну, как стрелок,

Боящийся спугнуть семью оленей.

Ручей лизнёт мне руку, как телок,

И притулится у моих коленей.

1965

У зим бывают имена.

Одна из них звалась Наталья.

И было в ней мерцанье, тайна,

И холод, и голубизна.

Еленою звалась зима,

И Марфою, и Катериной.

И я порою зимней, длинной

Влюблялся и сходил с ума.

И были дни, и падал снег,

Как тёплый пух зимы туманной…

А эту зиму звали Анной,

Она была прекрасней всех.

1965

Была туманная луна,

И были нежные берёзы…

О март-апрель, какие слёзы!

Во сне какие имена!

Туман весны, туман страстей,

Рассудка тайные угрозы…

О март-апрель, какие слёзы —

Спросонья, словно у детей!..

Как корочку, хрустящий след

Жуют рассветные морозы…

О март-апрель, какие слёзы —

Причины и названья нет!

Вдали, за гранью голубой,

Гудят в тумане тепловозы…

О март-апрель, какие слёзы!

О чём ты плачешь? Что с тобой?

1966

Химера самосохраненья!

О, разве можно сохранить

Невыветренными каменья

И незапутанною нить!

Но ежели по чьей-то воле

Убережёшься ты один

От ярости и алкоголя,

Рождающих холестерин;

От совести, от никотина,

От каверзы и от ружья, -

Ведь всё равно невозвратима

Незамутненность бытия.

Но есть возвышенная старость,