Антология - Поэзия Африки

С обычной шумихой приходит осень в эти края.
Словно старушечий, голос ее визглив.
Золотые, с каштановыми прожилками,
пряди ее волос
развеваются над дубами,
осветляя их нервную зелень;
полное затаенной страсти,
порывистое дыханье ее
сладостно разливается в утреннем воздухе,
пронизанном жаждою обладанья —
и смерти.

Шрамы, стонущие под покрывалом зеленым,
беззвучно рыдающие кровавые раны
молят об утолении жажды;
жизнь по множеству русл устремляется к морю.
Земля моя дорогая, раскрытая передо мною,
истерзанная и послушная воле моей;
по горным уступам карабкается проворно
мое восхищенье, а гнев извергает потоки,
дымящиеся любовью и болью;
прекрасные смуглой своей наготой, в покое обманчивом
к неведомым горизонтам убегают пространство и время,
томясь ожиданьем дождя.

Да будет тих, любимая, твой сон!
Над пристанью — разлив сиянья студенистого;
патрульные машины расползлись
по городу, как стая тараканья.

Из хижин, где живут страданья,
насилье вышвырнуто — вшивым тюфяком;
и в дрожи колокола ужас затаен.

В песках и скалах дышит гнев неистовый.
Да будет безмятежен в эту ночь,
земля моя любимая, твой сон!

Все те же звуки: дикий
сирены вой в ночи,
стук громовой — и нервов
пронзительные вскрики.

Крещендо — боль. В глазах
разгневанные блики,
неудержимый плач —
все горше и надрывней.

Дней пережитых лики
назойливее ливней.
Все те же звуки — стук сапог
и вой сирены дикий.

Я в памяти храню твои черты:
у стула опустившись на колени,
печальными глазами смотришь ты,
как я бреду по остриям ножей,
и на губах твоих, обидчиво поджатых,
застыло обвинение в измене.
Мы оба знаем тщетность оправданий.
Любимая, в любви я отдаю
стране своей родимой предпочтенье.

Вину свою охотно признавая,
я все же ожидаю снисхожденья:
не ты ли, красотой своей маня,
в сообщничество вовлекла меня?
И сердца моего не гложет стыд.
Я верю, что она, страна родная,
мое невольное предательство простит,
к сопернице напрасно не ревнуя.

Как ласково струенье лепестков,
окутывающих мою нагую землю!
Как ласково струенье лепестков!

Как нежен лиловатый их покров
в благоухании задумчивых намеков!
Как нежен лиловатый их покров!

Порхающие стаи мотыльков
едва тревожат воздух полусонный —
порхающие стаи мотыльков.

Несмело приближаюсь я к подножью
рыдающей печально джакаранды;
и вот опять любуюсь с тайной дрожью,
как ласково струенье лепестков…

Возле ворот Дукузы [389] Дукуза — центр зулусской культуры. Здесь в 1827 году был похоронен Чака, полководец, создатель зулусского государства. —
Великого города предков —
Я молил заходящее солнце о том,
Чтобы Чака послал наконец за мной.

Вождь услышал и повелел:
«Стань для земли копьем и щитом».
А потом, вослед за славой земной,
Тень прекрасной Уманкабайи [390] Уманкабайя — зулусское божество, олицетворяющее добрые начала.
Мне явилась во сне.
Она приоткрыла тайны вселенной
И меня обучила парить в вышине.

Ворота — старинный сторож — Дукузы
Предо мной растворились по воле ее;
Я вошел, от волнения не дыша,
Не зная, как славить Уманкабайю.