Антология - Поэзия Африки

Рука рассвета ласково тронула веки мои ночные,
И улыбка твоя взошла над туманами, что монотонно плывут
над Конго моим,
И я откликнулся сердцем на девичью песню с зарею проснувшихся
птиц,
Кровью своей откликнулся, которая некогда отмечала горячими
ритмами белую песню соков в ветвях моих рук.
Видишь бруссы цветок, и звезду у меня в волосах, и ленту на лбу
пастуха?..
Я флейту пастушью возьму, что ритмом своим охраняет
спокойствие стад,
И весь день, до заката, в тени твоих длинных ресниц, возле
источника,
Верный тебе, я буду пасти твое светлорунное стадо.
Потому что сегодня утром рука рассвета ласково тронула веки
мои ночные,
Потому что весь день, до заката, откликается сердце мое
на девичью песню птиц.

Ты долго сжимала руками голову черного воина,
Казалось, сумерки роковые уже охватили его,
И я видел с холма, как солнце закатилось в бухты глаз твоих…
О, когда же, когда смогу я увидеть родину, чистый горизонт
твоего лица?
Когда голод смогу утолить у стола твоей темной груди?

Но в сумрак уходит теплая нежность гнезда.

Я увижу другие глаза, буду жить под небом чужим,
Буду пить из ручья иных губ, прохладней лимона,
И, укрытый от бурь, засыпать под крышей волос чужих.

Но каждый год, когда вино весны воспламенит воспоминанья,
Я вновь томлюсь, зову я родину мою и свежий дождь твоих
глаз над жаждою саванн.

О дороги бессонницы, дороги полуденные и дороги ночные, такие
безмерно длинные!
Цивилизованный чуть ли не с детства, я не научился смирять
белого бога Сна.
Я знаю его язык, но акцент мой ужасен…
Тьма непроглядно черна, а скорпионы на ленте дороги — цве́та
ночного песка.
Оцепененье сдавило грудь, и в груди — колючки и хрипы…

А сегодня ко мне наведался бриз, тот, что ко мне прилетал
в Жоале
В час, когда странные птицы, посланники Предков, пели оду
вечерней росе.
О, лицо твое… Память о нем раскинула жаркий шатер у меня
на сердце,
Я вижу синюю рощу твоих волос.
Улыбка твоя Млечным Путем мой небосклон рассекла.
Золотистые пчелы на щеках твоих смуглых жужжат, словно
звезды,
И на твоем подбородке мерцает Южный Крест,
И Большая Медведица горит на высоком твоем челе.
Я кричу, чтобы выплеснуть радость, затопившую сердце, —
так Нигер бывает небесной затоплен водою во время сезона
дождей.
Я выплесну радость мою, я крикну птицам: «Нанио!» [360] Слушайте! (язык народа серер).
Я крикну влюбленным, что шепчутся на песчаной циновке
океанского берега: «Нанио!»
И долго под пологом иссиня-черного отдыха буду лежать,
Долго спать в спокойствии мирном Жоаля —
Пока ангел Зари не вернет меня в руки твои,
К твоему жестокому и такому жестокому свету, Цивилизация!

Я сидел как-то вечером на унылой прозе скамьи.
Часы ожиданья вытягивались передо мной в бесконечную
линию, как монотонность столбов на долгой дороге.
И вдруг у меня на щеке — золотисто-коричневый луч твоего лица.
Где я встречал этот теплый и гордый цвет? Это было во времена
правителей древнего Сина.
Когда отец отца моего читал невесты лицо на оловянных
страницах прудов.
Как стало тепло на закате… Это на улицы сердца снова Лето
пришло.
Деревья облиты золотом, деревья в пылающих бликах; что же это?
Весна?
У женщин — воздушная поступь купальщиц на солнечном пляже,
А длинные мускулы ног — струны арфы под матовой кожей.
Проходят служанки с царственной шеей, — верно, идут за водою
к источнику в час вечерней прохлады.
А газовые фонари — высокие пальмы, в них ветер поет свои
жалобы,
А улицы — тихие, белые, как в послеобеденный час моего
далекого детства.
О подруга моя цвета Африки! Продли этот час ожиданья.
Те, кого мучит голод, безмерно богаты своей Прозорливостью.
Их улыбка нежна. Это улыбка Предков моих, танцующих
в синей деревне.