Антология - Поэзия Африки

За какой грозовою ночью вот уже трое суток
ты прячешь свое лицо?
Какие раскаты грома срывают с теплой постели
это сердце твое,
Когда сотрясаются хрупкие стены моей груди?

Пленник росистой поляны, я дрожу на холодном
ветру.
Вероломные тропы лесные завели меня в дебри.
Лианы — а может быть, змеи? — опутали ноги мои.
Я сползаю по скользкому склону в овраг
непонятного страха,
И увязает мой крик во влажной трясине хрипа.

Когда я услышу твой голос, лучезарная радость Зари?
Когда я увижу свое отраженье в смеющемся зеркале
твоих беспредельных очей?
И какими дарами умиротворить мне белую маску богини?
Кровью ли птиц и козлят или жертвенной кровью своей?
Или песней смиренною смыть с себя пятна гордыни?

Будь же милостива ко мне.

Я тебя проводил до деревни, до самой границы Ночи,
И нечем мне было ответить на золотую загадку улыбки
твоей.
Короткие сумерки причудой божественной на твое
упали лицо,
С вершины холма, где искал прибежища свет, я смотрел,
как тускнеет пламя повязки на бедрах твоих
И узел волос, точно солнце, погружается в темень полей.
И вдруг вероломной пантерой древние страхи вцепились
в меня,
И не в силах был разум отбросить их прочь за дневной
горизонт.
Значит, ночь? Значит, ночь навсегда?
И прощание без «до свиданья»?
Буду плакать во мраке, уткнувшись лицом
в материнское лоно Земли,
Буду спать в тишине своих слез,
Пока надо мной не забрезжит млечный рассвет
твоих губ.

И мы окунемся, моя подруга, в волну африканского мира.
Мебель Гвинеи и Конго, тяжелая, гладкая, темных и светлых
тонов.
На стенах исконные маски, чистые, и такие далекие, и такие
живые!
Табуреты почетные для наследных гостей, для Принцев
из Верхней Страны.
Хищные запахи, циновки густой тишины,
Подушки прохлады и сумрака, мирный ропот ручья.
Слова лаконичные; песни вдали чередой, как повязки
на бедрах суданцев,
И дружелюбная лампа, твоя доброта, чтоб укачать
наваждение — обступивший нас мир,
Черный, белый и красный, ох, красный, как африканская
почва.

Не удивляйся, любимая, если напев мой мрачнеет,
Если сменил я певучий тростник на ропот калама,
Если сменил я зеленые запахи рисовых влажных полей
На галоп боевого тамтама.
Вслушайся — это угроза клокочет в божественном голосе
Предков, это гневом вдали канонада гремит.
Может быть, завтра навеки умолкнет пурпурный голос поэта.
Вот почему так спешат мои ритмы и пальцы над струнами
кровоточат.

Может быть, завтра, любимая, я упаду на тревожную землю
И глаза твои вспомню с тоской и туманный тамтам —
перестук деревенских ступок вдали.
А ты в опустившихся сумерках вспомнишь с тоскою
пылающий голос, что пел твою черную красоту.

Я сложил тебе песню, нежную, как воркование голубя
в полдень,
И тоненько мне подпевал четырехструнный калам.
Я соткал тебе песню, но ты меня не услышала.
Я цветы полевые тебе подарил, их запах загадочен, точно
глаза колдуна,
И богаче их краски, чем закаты над Сангомаром.
Я цветы полевые тебе подарил. Неужели ты дашь им
увянуть —
Ты, что часами следишь за пестрой игрой мотыльков?

— О Сестра, эти руки ночные на ве́ках моих!..
— Угадай эту музыку Тайны!
— Знаю, это не топот свирепого Буйвола,
не глухая тяжелая лапа толстокожего зверя,
И не хохот браслетов на плавных лодыжках прислужниц,
И не стук сонных пестиков в утренних ступках,
И не ритмы гудящих под невольничьим шагом дорог.

О, балафонг ее ног и молочных птиц щебетанье!
О, высокие струны кор, о, нежная музыка бедер!
Это мелодия белого верхового Верблюда, это царственный
Страуса шаг.