Антология - Поэзия Африки

Пробил твой час, о Нью-Йорк, — час последних расчетов.
Пробил твой час! Но ты еще можешь спастись,
Только раскрой свои уши навстречу тромбонам бога, только
пусть новым ритмом стучит твое сердце — ритмом
горячей крови, твоей крови!
Я видел Га́рлем, гудевший ульем торжественных красок, рдевший
огнем ароматов, —
То был час чаепитий в американских аптеках, —
Я видел, как Гарлем готовился к празднику Ночи, и призрачный
день отступал.
День отступал перед Ночью, ибо Ночь правдивее дня.
Я видел Гарлем в тот час, когда сквозь кору мостовых господь
прорастать заставляет первозданную жизнь —
Все элементы стихий земноводных, сверкающих тысячью
солнц.
Гарлем, Гарлем, вот что я видел!
Гарлем, Гарлем, я видел: зеленые волны хлебов плеснули
из-под асфальта, что вспахан босыми ногами пляшущих
негров.
Бедра, волны шелков, груди как наконечники копий, пляска
цветов, пляска сказочных масок,
У самых копыт полицейских коней — круглые манго любви.
Я видел: вдоль тротуаров струились потоки белого рома,
и черное молоко бежало ручьями в синем тумане
сигар.
Я видел: вечером с неба падал хлопковый снег, видел
ангелов крылья и перья в волосах колдунов.
Слушай, Нью-Йорк! Слушай Гарлема голос —
это твой собственный голос рыдает в гулком горле гобоя,
это тревога твоя, сдавленная слезами, падает крупными
сгустками крови.
Слушай, Нью-Йорк, это вдали бьется сердце твое ночное в ритме
и крови тамтама, тамтама и крови,
тамтама и крови.

Слушай меня, Нью-Йорк! Пусть Гарлема черная кровь вольется
в жилы твои,
Пусть она маслом жизни омоет, очистит от ржавчины
твои стальные суставы,
Пусть вернет твоим старым мостам крутизну молодого бедра
и гибкость лианы.
Я вижу: возвращаются незапамятные времена, обретенное
братство, примирение Дерева, Льва и Быка [353] Примирение Дерева, Льва и Быка… — Сенгор говорит о временах правления Сундьяты (середина XIII в.). Согласно преданиям, Сундьята, происходивший из рода Кейта, по отцу имел своим тотемом-покровителем льва, по матери — буйвола, а первый из подвигов Сундьяты связан с деревом; мальчик вырвал с корнем баобаб и принес его к хижине матери. См. Сундиата. Мандингский эпос. Перевод с французского (М.—Л., «Художественная литература», 1963). .
Грядут времена — и слово сливается с делом, сердце с разумом,
буква со смыслом.
Я вижу: реки твои заполнены плеском кайманов и ламантинов
с глазами-миражами. И не нужно выдумывать новых
Сирен.
Только раскрой глаза — и увидишь апрельскую радугу,
Только уши раскрой — и услышишь господа бога, который
под смех саксофона создал небо и землю в шесть дней,
А на седьмой — потянулся, зевнул и заснул крепким сном усталого
негра.

Здесь ты, Чака, подобный пантере, подобный зловонной гиене,
Здесь, на земле распятый тремя ассагаями, ты, завещанный
небытию.
Вот хожденье твое по страстям. Пусть кровавые реки, что тебя
омывали, послужат тебе искупленьем.

Да, я здесь, и два брата со мной, два разбойника, два проходимца,
Два глупца. Ха! Я здесь, но я не гиена, я Лев Эфиопии
с поднятою головой.
Я вернулся сюда! Я в стране лучезарного детства!
Здесь должно завершиться хожденье мое.

Чака, зябко дрожишь ты в пределах крайнего Юга, а гневное
солнце хохочет в зените.
Для тебя — о черная тень среди белого дня — замолкли гобои
воркующих горлиц.
Один лишь мой голос, светлый клинок, пронзает твоих семь сердец.

Белый голос, голос заморских краев! Огонь очей моих изнутри
освещает алмазную ночь.
Мне не нужно сияния лживого дня. Грудь моя, словно щит,
принимает удары упреков.
Предрассветные росы на ветвях тамаринда предвещают явленье
светила на прозрачных моих небесах.
Я слушаю полуденное воркованье Ноливы и, ликуя, содрогаюсь
до мозга костей!

Ха-ха-ха! Чака, смеешь ли ты говорить о Ноливе, о твоей
нежно-прекрасной невесте,
Чье сердце как масло, чьи глаза — лепестки остролистых
кувшинок, чья речь — пенье ручья?
Ты убил ее, нежно-прекрасную, и с нею убил свою совесть.