Усталый снег разрезан мерзлой веткой,
Пар от коней.
— Нельзя ли поскорей… —
И ветер развевает метко
Трефовый локон сумрачных кудрей.
Туман плывет седеющий и серый,
Поляна поднята в кустарнике, как щит.
И на отмеренные барьеры
Отброшены небрежные плащи.
Рука живет в тугих тисках перчатки,
Но мертвой костью простучало:
Нет!
И жжет ладонь горячей рукояткой
С наивным клювом длинный пистолет.
Последний знак…
Судьба? Ошибка? — Вздор!
Раздумья нет. Пусть набегает мгла.
Вдруг подойти и выстрелить в упор
В граненый звон зеленого стекла.
И темный миг знакомых юных глаз,
Который вдруг его остановил…
— Вы приготовились?
…И дорогая…
— Раз!
У тонких и изогнутых перил.
Ведь перепутались вдруг, вспомнившись,
слова,
Которые он вспомнил и забыл.
— Вы приготовились?..
…То нежность, что ли?
— Два!
У стынущих, причудливых перил —
Вот в эту тьму багровую смотри!
Ты в этом мире чувствовал и жил.
…Бег санок легких, прозвеневших…
— Три!
У ускользающих, остынувших перил.
………………………………………………….
Пустынна ночь. И лунно вьется снег.
Нем горизонт. (В глуби своей укрой!)
Усталых санок ровно сдержан бег,
А сквозь бинты накрапывает кровь.
1928
ДОРОГОМУ НИКОЛАЮ ИВАНОВИЧУ АНОВУ
Ты предлагаешь нам странствовать
С запада багряного на синий восток.
Но не лягут дальние пространства
Покорными у наших ног.
Как в лихорадке кинематографических кадров,
Мы не закружимся в вихре минут.
Признайся, ведь мы не похожи на конквистадоров,
Завоевывающих страну.
Ночь в сумерках — словно дама в котиках —
Придет. И, исчерпанные до дна,
Мы, наверно, нашу экзотику
Перекрасим в другие тона.
С детства мило нам всё голубое
И пшеничных просторов звень…
Мы смешными покажемся — ковбои
Из сибирских глухих деревень.
Всем нам дорог сердец огонь,
Но не будет ли всё по-старому,
Если сменим мы нашу гармонь
На мексиканскую гитару?..
Ты сулишь нам просторы Атлантики,
Ну, а мы в дыму папирос
Будем думать о старой романтике
Золотых на ветру берез.
И разве буйство зашумит по-иному,
Если россов затянут в притон
И дадут по бутылке рому,
А не чашками самогон?
И когда, проплывая мимо,
Ночь поднимет Южный Крест,
Мы загрустим вдруг о наших любимых
Из родных оставленных мест.
Вот тогда и будет похоже,
Что, оторванные от земли,
С журавлями летим мы и тоже
Курлыкаем, как журавли.
И в июньское утро рано
Мы постучим у твоих дверей,
Закричим: «Николай Иванович Анов,
Принимай дорогих гостей!»
29 августа 1928
Пролетает осень птицей,
Золотые перья уронив,
Где недавно зреющей пшеницы
В свежем ветре
Бушевал разлив.
Вечером осенним,
Мягким, звонким,
У тесовых у ворот
Собирают парни и девчонки
Деревенский пестрый хоровод.
Не клонись, береза, вниз печально…
И в тоске о прошлом не звени…
— Словно в бусы,
Старая читальня
Нарядилась в яркие огни.
Точно чует, что придут к ней скоро,
Закричат:
— Старушка, принимай
Тех, кому дарят просторы
Солнечный, богатый урожай.
Слышишь ты: колосьями пшеницы
Зазвенел наш
Песенный разлив…
Пролетает осень птицей,
Золотые перья уронив.
1928
«Глазами рыбьими поверья…»
Глазами рыбьими поверья
Еще глядит страна моя,
Красны и свежи рыбьи перья,
Не гаснет рыбья чешуя.
И в гнущихся к воде ракитах
Ликует голос травяной —
То трубами полков разбитых,
То балалаечной струной.
Я верю — не безноги ели,
Дорога с облаком сошлась,
И живы чудища доселе —
И птица-гусь, и рыба-язь.
1928 Омск
Зверя сначала надо гнать
Через сугроб в сугроб.
Нужно уметь в сети сплетать
Нити звериных троп.
Зверя сначала надо гнать,
Чтоб пал заморен, и потом
Начал седые снега лизать
Розовым языком.
Рыжим пламенем, если — лиса,
Веткою кедра, если — волк,
Чтоб пробовал пули кусать,
Целя зубов защелк.
Но если княжен зверь и усат,
Если он шкурою полосат,
Значит, спустился знатный вор
С самых вершин Захинганских гор.
Читать дальше